Охота за головами на Соломоновых островах

Результаты умственных усилий, выражавшиеся в движении больших пальцев его ног, стали нам ясными после второго сеанса, причем они не имели никакого отношения к сельскому хозяйству. Во время первой паузы мы с трудом объяснили папуасу, что наступила передышка. Пришлось буквально поднять его на ноги, но он и стоя продолжал оставаться внутри мелового круга. Тогда Маргарет рукой стала манить его с веранды в комнату, он выпрыгнул из круга.

В эти дни я сама редко поднималась с места. Я работала, сидя на большой циновке, и, когда наступал перерыв, просто откидывалась назад, вытягивала онемевшие ноги и засыпала на несколько минут. Поэтому я не видела, как во время второй паузы Маргарет «снимала заклятие» с модели. Открыв глаза, я увидела, что юноша снял набедренную повязку, и на нем теперь нет ничего, кроме шнурка с нанизанными на него пожелтевшими косточками (как выяснилось потом, это были человеческие позвонки). Сзади пояс оканчивался своеобразным помпоном, напоминавшим заячий хвост. Маргарет сказала, что юноша сам обнаружил этот пояс в одном из ящиков и тут же заменил им свою набедренную повязку. Это позволило мне удалить с картины манчестерский ситец и, к общему удовольствию, изобразить целиком его стройную фигуру. Вид у него был теперь совсем осмысленный. На его лице даже промелькнула улыбка, выражавшая застенчивое любопытство.

После четвертого сеанса (каждый сеанс длился около получаса), когда портрет продвинулся настолько, что голова имела вполне понятный вид, мы решили повернуть юношу лицом к портрету, чтобы он посмотрел на свое изображение. На минуту он снова превратился в первобытное существо — по-обезьяньи вытянул губы трубочкой, и нам показалось, что он узнает свой профиль не больше, чем, скажем, собака, смотрящая в зеркало. Однако после перерыва он вернулся из глубины музея и принес шляпу, которую надел, сдвинув на затылок, тем давая понять, что считает ее подходящим головным убором. Мы не представляли себе хода его мыслей, так как нельзя было ожидать, чтобы он понимал, как пишутся портреты. Но этот первобытный человек чувствовал, что каким-то образом участвует в нашем труде, и мы не могли не оценить его понятливости.

Как только он понял, что после каждой передышки надо возвращаться обратно в круг, он осторожно перешагивал черту, стараясь не наступить на нее, и принимал прежнее положение, повернув голову в ту же сторону. Он оставался в этой позе до тех пор, пока ему снова не предлагали встать. Маргарет только один раз поправила его в начале второго сеанса. Среди белых моделей мне попадались такие, с которыми нужно было говорить до хрипоты, втолковывая им, чтобы во время каждого сеанса они занимали одну и ту же позицию. Попадались и такие, которые сами понимали, что нужно, хотя им никто еще ничего не говорил. Этот папуас принадлежал ко второму типу. Ведь он даже не знал, для чего все это делалось.

Шляпа, которую он нашел, представляла сложное сооружение. У нее было основание из тростника, на котором в форме буквы «V» было укреплено несколько дюжин ракушек, а впереди шло несколько рядов больших собачьих зубов. Она напоминала скорее манжету, чем шляпу, так как у нее не было верха. Юноша вполне понятно объяснил нам, что, если бы у него были длинные волосы, он продел бы их сквозь шляпу, и тогда она держалась бы на голове. Пока я рисовала шляпу, он удерживал ее рукой в надлежащем положении, а когда я кончила и перешла к изображению несуществующих волос, он подошел и, стоя за моей спиной, следил за работой. После многих исправлений, мне удалось написать волосы, и юноша наградил нас протяжным свистом. Мы впервые слышали в Меланезии свист туземца. Этот свист был равноценен первой премии на какой-нибудь художественной выставке, потому что это было единственное одобрение, которое мы услышали от туземца.

Когда мы перешли к спине, я опять удостоилась одобрения. Хоть он и не знал, что перед ним его собственное изображение, спина на картине имела, на его взгляд, замечательную татуировку. Он уселся перед холстом на корточки и, показывая на него пальцем, щебетал и насвистывал так долго, что мы потеряли терпение. Мы искали большое зеркало, чтобы дать ему возможность увидеть восхищавший его рисунок на собственной спине. У нас было карманное зеркальце, у одного из служителей музея нашлось приличного размера зеркало для бритья, но интеллекта папуаса не хватило на то, чтобы правильно применить его. По-видимому, он так и не понял, что удивительная спина, изображенная на картине, была его собственной.