Охота за головами на Соломоновых островах

Весь день я утешалась зарисовками деревенского пейзажа и размышлениями о том, что сегодня могло привести в смятение жительниц деревни.

Наших животных, произведших вчера разрушения, сегодня здесь на площадке не было, и я не могла понять, чем я сама так неприятна деревенским женщинам.

Я старалась продумать все с точки зрения этих женщин и решила, что, будь на их месте, я тоже оставалась бы в хижине и ожидала бы ухода чужой женщины. А если бы она не ушла, а мне пришлось бы выйти, чтобы заняться повседневной работой, то я так бы «поставила на место» чужую женщину, что она уже больше самозванно не явилась.

Если я сумею выдержать характер, думала я, туземные женщины вынуждены будут вступить со мной в контакт. Лишь бы это произошло до того, как наше пребывание в Танакомбо истощит терпение хозяев.

Читателю может показаться, что я уклоняюсь в сторону, разбирая тонкости искусства «ставить на место». Но будучи неопытными молодыми американками, попавшими в британскую культурную среду, мы познали очень много нового о том, как полагается «ставить на место». У англичан это не умышленное действие, как у нас, американцев. У англичан это заложено в крови: у них это инстинктивно, как настороженность кошки, которая недоверчиво относится к слишком откровенному и экспансивному подходу к ней со стороны чужих. Мы проверили на практике наше понимание вопроса и установили, что, проявляя сдержанность и делая первыми попытку «ставить на место», мы не отпугивали «кошку». Она сама через небольшой промежуток времени Делала нам авансы.

Если желание «ставить на место» инстинктивно, то туземцы наравне со всеми другими людьми должны его испытывать. Сидевшие в хижинах женщины должны проявлять его очень ярко и понимать механику этого дела.

Сейчас нам не оставалось ничего другого, как испробовать этот подход.

Утешение пейзажными зарисовками было полно своеобразной прелести. Поляна, на которой расположена деревня, представляет окружность, обрамленную стофутовой в высоту стеной зарослей с пышно сверкающей узорной листвой и лианами, перекинувшимися на отдельно растущие пальмы. Это были «туземные» пальмы, оставленные на площади ради спасительной тени. Растущие под большим углом, они бросали длинные полосы теней стволов и перистых верхушек на желто-коричневые хижины и землю.

Рядом с хижинами не было видно ничего зеленого, все было тщательно выполото, и только по краю площадки росли банановые деревья с большими султанами блестящих и расщепленных листьев, среди которых желтели гроздья бананов.

Полным контрастом всему окружающему были нежно-зеленые опушки стройного бамбука, а сквозь пальмы просвечивала ослепительная кипень океанского прибоя.

Если бы пришлось написать такой пейзаж, то не надо было бы задумываться над композицией, настолько все было изумляюще и совершенно по красоте. Всякое исправление или дополнение, идущее от человеческого вымысла, могло только испортить это естественное совершенство линий. С моей точки зрения, в этом пейзаже явно не хватало живых людей, и этот вопрос неотступно меня преследовал.

Если я была бы местной жительницей и наблюдала сквозь щели стены за поведением явившейся в деревню белой женщины, то многое показалось бы мне подозрительным и я предпочла бы прятаться до тех пор, покуда белая женщина не удалится восвояси. Например, белая женщина ходила взад и вперед по деревне и все очень подозрительно рассматривала. Она как-то странно прикладывала руки к лицу и, строя гримасы, смотрела на окружающее через широко растопыренные пальцы. Затем она опускала голову книзу и пыталась рассмотреть деревню через расставленные ноги. Эта женщина была с несомненной придурью, так как уселась на солнцепеке, отдала какое-то приказание своему слуге и продолжала щуриться и вертеть головой в разные стороны. Почувствовав вдруг, что за мной наблюдают, я сообразила, какими дурацкими должны казаться движения художника, отыскивающего место, с которого он будет писать пейзаж. Более всего они напоминают приемы, свойственные одним колдунам. Не хватало только бьющей изо рта пены, но не все же колдуны умеют пускать пену.

Когда некоторое времени спустя Пятница принес из дома наше снаряжение, я сделала все зависящее, чтобы рассеять у невидимых наблюдателей ложное впечатление. Как ни странно, но установка станка-мольберта вернула мне репутацию обычного человеческого существа.

Позади выбранного мною места, почти вплотную, стояла хижина, которую я считала необитаемой. Прогуливаясь взад и вперед, я много раз обошла вокруг этой хижины и видела ее насквозь через зияющие в стенах щели. Дом был пуст, в нем не было видно очертаний женской фигуры. Но как только Пятница принялся рыть яму для установки большого зонта, под которым я всегда рисовала, из дома отчетливо послышалось легкомысленное хихиканье. Едва лишь зонтик был установлен, из дома послышалось бормотание, словно его обитатели внезапно преисполнились ко мне уважения.