Охота за святым Георгием

Установка и дополнительные характеристики на Орлова уже были в распоряжении капитана милиции. Мальчишкой лишившись родителей, Виктор кончил ремесленное училище, некоторое время работал электромонтером при ЖЭКе. Пошел учиться на курсы киномехаников. Закончил, поступил в кинотеатр, потом перешел в Дом творчества. Незамысловатая биография рабочего паренька… Так все-таки на чем споткнулся, где и кто привил юноше алчность, жадность к деньгам, к левому заработку, ко всему тому, что в скором времени сделает Орлова подследственным, а потом и подсудимым? Что случилось? И неожиданно пришел ответ.

Загоруйко вспомнил вчерашний день. В доме испортился телевизор. Жена вызвала мастера из телевизионной мастерской. Пришел разбитной, вихлястый паренек. Что-то подкрутил, подчистил, сменил лампу, в магазине ей цена рубль пятьдесят. Вся работа по ремонту продолжалась около получаса. Закончив, мастер предложил:

— По квитанции вы заплатите деньги за вызов и замену лампы, а за остальное… если не возражаете?

Жена не возражала, а Володя, хоть и глядел волком на ловчилу, тоже промолчал. Так и получалось, что дополнительная трешка перекочевала из кармана хозяина в карман паренька.

Орлов работал электромонтером при ЖЭКе. Это значит мелкий ремонт по квартирам, полтинник, рублевка с добросердечного жильца. Отсюда и появилась тяга к легкому приработку. Конечно, тот, кто покрепче, почестнее, тот устоит, тому честь и совесть дороже холуйского гроша. Орлов оказался не из таких…

Первое, что собирался сделать капитан милиции, — это связаться с Гончаровым, доложить, что задание выполнено и получены интересные данные. Для этого следовало или позвонить в райотделение на пятьдесят третий километр, или, что пожалуй, куда лучше, вечерком съездить за город, повидаться с Федором Георгиевичем. Последний вариант Загоруйко больше устраивал. Он любил встречи с полковником.

Однако необходимость в телефонном разговоре и в поездке отпала. Гончаров сам объявился в кабинете Загоруйко.

— Здравствуй, Володя, как дела?

— Почему вы не на даче, Федор Георгиевич?

— Хватит, отдохнул. — И, не ожидая дальнейших расспросов, добавил: — По-моему, я просчитался, капитан. Бухарцевское дело — дело стоящее. Рассказывай о своей встрече со Стекловицким.

Загоруйко пожал плечами.

— Встреча была коротка, разговор недолог, товарищ полковник. Все, что Стекловицкий знал о Риполле и об Орлове, он выложил, как говорится, на одном дыхании. — Загоруйко подробно, не упуская ни одной мелочи, передал полученные им данные.

— Превосходно, — потер руки Федор Георгиевич. Внимательно посмотрел на капитана и спросил: — А почему у тебя унылый вид?

— Схватились мы со Стекловицким по разным вопросам, и хотя знаю, правда на моей стороне, а не потянул… Культуры не хватило.

— А ну, выкладывай, о чем разговор шел… — Федор Георгиевич поплотнее уселся на диване.

Казалось, это сообщение капитана милиции его заинтересовало куда больше, чем информация о взаимоотношениях Риполла и Орлова.

Загоруйко, ничего не скрывая, поведал об идеологической схватке в паспортном столе отделения милиции.

— Не пойму, что за тип. Вроде свой, советский парень, грамотный, начитанный, на подлость не способный, а в разговоре и это ему не нравится и то никуда не годится. За границей хорошо, у нас плохо… Выложил мне такое ассорти!

— Ну, а ты?

— Что я! Доказывал, убеждал, да, видно, не особенно получилось. Он, знай, свое гнет.

— А следовало бы убедить, — после короткого молчания сказал Гончаров. В голосе его прозвучали не то осуждение, не то обида. — Следовало бы… — повторил он и обеими руками взлохматил голову. — Ты, конечно, не виноват. Как говорится, в спешке буден мы многое не успеваем сделать. И видишь, какие неожиданные формы принимает борьба идеологий. По всем статьям Стекловицкий наш парень, а вывихи у него есть. Почему? Да потому, что страдает политической незрелостью; сейчас ее по-модному называют политической инфантильностью. И конечно, рядом с незрелым появляются чужаки. Они прикидываются респектабельными, надевают на себя маску мнимой объективности, этакой снисходительности к извечным человеческим слабостям, а мальчики и девочки, раскрыв рты, слушают и раскисают. «Ах, демократия, ах, комфорт, ах, свобода зрелищ, свобода сборищ!..» И забывают, чертяки, что здесь, у нас им обеспечена работа по любой специальности, что никогда они не попадут в ряды безработных, что заботиться о старости им не надо, не говоря уже о том, что к их услугам врачи, бесплатное лечение… Все, черти, забывают! И клюют на дешевую приманку вроде размалеванной картинки в заграничном журнале или на развесистую клюкву в «Голосе Америки».

Таким взволнованным и многословным Загоруйко давно не видел своего начальника. Видимо, поднятая тема крепко тревожила Федора Георгиевича. После короткой паузы он продолжал: