Охотничье братство

Через два месяца мы поехали к Воле в Павловск. В гости приехали, охотиться не думали, но он стал уговаривать: «Пойдемте, ребята, сходим, тут недалеко, по краю парка, у меня русачок есть, да не один…» Одетые в «цивильное», как приехали из города, черпая галошами снег, мы пришли на край высокоствольного леса и поля. В кустарнике небольшой долинки Попка и Донар побудили большого рыже-серого русака и быстро угнали со слуха. Воля уверенно сказал: «Вернут». Не буду подробно описывать гон, скажу только, что смычок держал зайца твердо. Матерой русак уходил в соседнюю деревню, вваливался в парк, путая собак на топтаных дорогах и дорожках, — ничто его не могло спасти. Дело кончилось совсем необычно. На наших глазах после небольшого теперь уже круга русак выскочил из леса и помчался открытым полем по накатанной дороге. Тут же за ним вывалил смычок. Заметив уходящего зайца, Донар могучим рывком догнал его и схватил. Так мы, трое безружейных стрелков, принесли и отдали Волиной жене зайца. Уехали с братом в город с чувством хорошей зависти: стало ясно, что собака чутья не потеряла, просто приболела, а великий мастер собачьего дела, Воля, выправил ее и получил незаурядного гонца.

После демобилизации из армии Воля занялся делом, как теперь бы сказали, не престижным, но которое его, да, пожалуй, и нас, очень устраивало. Он стал «ловцом» на туляремийной станции. В его обязанности входило в случае подозрения на очаг туляремии среди грызунов выехать на место и отловить необходимое количество мышей. Он забирал с собой капканчики и выезжал за город на несколько дней, получив в дорогу узаконенную норму спирта. Между выездами Воля всегда мог поехать на охоту с нашей компанией. Это он ценил, и для нас он был приятный компаньон.

Я уже говорил, что Воля очень любил собак, трогательно любил. Вот такой случай. У него была ласковая, совсем домашняя англо-русская гончушка Кама. Имя он дал ей по нашей традиции называть гончих именами рек, а тут еще и память о днях гражданской войны. Мы поехали с Волей вдвоем в деревню Сырковицы. Собачонка гоняла отлично — правда, иногда подвирала. Воля говорил: «Она нервная». Мы взяли зайца почти на подъеме. Второй сделал два круга и замелькал передо мной на противоположной сосновой рёлке; между нами было небольшое, покрытое осокой, замерзшее болотце. Заяц быстро катил мне в ноги. Далеко позади него на рёлке показалась Кама. Я выстрелил, заяц кувыркнулся через голову — и вдруг раздался истошный визг. Я кинулся к собаке, Воля поспевал сбоку. Кама сидела на тропинке и плакала, из губы у нее текла кровь. Я понял, что крупная дробина, а может быть, и не одна, рикошетом отскочила от гладкого льда болотца. Кама плакала, но кровь шла не сильно. Осмотрев собаку, я больше никакого повреждения не нашел и обрадовался. Но не так к этому делу отнесся Воля. Страшно ругаясь, по-флотски понося «идиотов, которые стреляют куда попало», он схватил собаку в объятья и понес ее домой. Мне стало ясно, что, во-первых, охота безусловно окончена, а во-вторых, что Воля не скоро простит мне этот совершенно непредсказуемый и нелепый случай.

У Воли англо-русская гончушка Кама.

В компании Воля обычно говорил мало, спокойно, слегка растягивая слова и произнося чуть в нос. Мягко вступал в разговор, если Женя Фрейберг, рассказывая об их военной жизни, допускал хотя бы небольшую неточность. Женя никогда не хвастал, но, конечно, мог забыть какую-нибудь деталь. А Воля был абсолютно точным.

Много раз мы спрашивали его о том, как он поставил рекорд России в высотном прыжке. Воля нисколько не смущался, говорил: «Ну, теперь ребята куда сильнее прыгают — за два метра. Да, видишь, трудно было нам. Я, конечно, прыгал за девяносто, но ведь хорейном: мы должны были, приземляясь, обязательно встать на ноги, иначе прыжок не засчитывался. А теперь, смотри, как идут через планку и как ложатся, — абы как!»

Насчет «военных подвигов» тоже был туговат на рассказы и вместо геройских поступков вспоминал совершенно неожиданное: «Мы шли вниз, дело было к осени, вахтенный мне говорит: посмотрите, гусей-то, гусей! На отмели сидела огромная стая гусей-гуменников. Я пошел к Женьке, говорю: так и так, хорошо бы гусятинки. Он говорит: ладно, только поскорее и поменьше шума. Дали мы очередь из „максима“, подоспели на шлюпке к отмели, притащили на корабль пять здоровых жирных гусей…»

Не упомнить, сколько раз мы с компанией или вдвоем с Волей выезжали на охоту с гончими. Но не уходят из памяти подробности охоты с трагическим концом.