Охотничье братство

Мы поехали с Волей на станцию Еглино в охотхозяйство Лесотехнической академии. С нами было две собаки: Волина Кама и очень похожая на нее по рубашке Пышма Померанцева — любимица нашего кружка, изящная, веселая. Жила она у Померанцева, надо сказать, на правах любимой дочери: не слезала с его кровати или колен. По лесу она носилась как молния; подняв зайца, прямо висела у него на хвосте. Голос ее, льющийся ручейком, был доносчивым, хотя и довольно тонким. Было уже близко к закрытию охоты, лежал довольно глубокий снег, морозило. В ельниках у речки Еглинки смычок поднял зайца. Для собак тропа была тяжеловата, но они работали отлично, гон шел ровно, сколов почти не было. Но вот подстоять зайца, белого, мелькающего в густом, заснеженном ельнике, нам никак не удавалось. Прошел час, другой, третий… Мы остановились позавтракать. Пытались снять собак — ничего из этого не вышло: собаки обазартились, не шли ни на трубу, ни на голос. После пяти часов такого гона заяц стал ходить на мелких кругах по своим же следам, протаптывал целые канавы буквально вокруг нас. Ни на минуту мы не теряли голосов собак.

Вдруг горячий гон прервался страшным воплем, неистовым воплем какой-то из собак. Я кинулся на крик, Воля за мной. Навстречу нам в ноги бросилась Кама. Я выскочил на маленькую чистинку среди елового леса, заметил какие-то серые тени, исчезающие под еловыми лапами, и пятна крови на снегу. Прислонясь к поваленному дереву, закрыв глаза, сидела Пышма. Кишки вывалились из ее распоротого живота, на снегу — не могу забыть! — гладкий пласт печени. Подбежал Воля, сел рядом на снег, побоялся взять собачонку на руки, прислонился к ней головой и заплакал горько, громко заплакал. Пышма застонала. Я сказал: «Отойди». Он понял, отошел, говоря: «Уйду, уйду — не могу смотреть!» Я точно выделил и нажал курок.

Как сказать об этом Виктору?

На следующий же день Воля вернулся в Еглино с капканами, поставил их около места трагедии. Неделю жил в деревне, хотел отомстить «этой сволочи». Мы все поклялись отомстить волкам.

Брат мой Юрий тоже был очень огорчен, он знал и любил эту собачку и понимал, каково сейчас Виктору. Он написал и прислал нам стихи, мы прочли их, собравшись всей компанией перед закрытием сезона в домике лесника. Вот эти стихи:

Там, где ельник буреломный,
Где осинки точно спицы,
Спал в болоте волк огромный
И матерая волчица.
И, наверно, снились волку
Ярость бешеной погони,
Окровавленные телки,
Обезумевшие кони.
Но когда взлетели с веток
Перепуганные птички,
Расколола шорох ветра
Гончих яркая помычка,
И пошел беляк по чаще
После быстрого дуплета
Там, где ельник мелкий чаще,
В шубу снежную одетый.
А за ним до самой ночи,
Привороженная к следу,
Стала «плакать» пара гончих,
С тишиной ведя беседу.
Но когда припудрил вечер
Позолотой легкой елки,
Гону звонкому навстречу
Поднялись с болота волки.
Было видно белке ловкой
С высоты столетних сосен:
Серый зверь убил выжловку
И в сугроб лениво бросил…

Уйдя на пенсию, Воля вместе с женой Катей жил летом в наших Домовичах, на озере Городно. Они снимали «наземку» — зимнюю половину дома председателя колхоза. Воля завел лодочку с подвесным мотором, иногда ловил рыбку, но не очень любил выезжать на озеро, считая его бурным и коварным. В поздние годы, не увлекаясь ни охотой, ни рыбалкой, ни грибами, он часто сидел на лавочке у берега озера, наблюдал и думал. Выходил к нему из соседнего дома друг Женя, подсаживался, и начиналась неторопливая и почему-то всегда юмористическая беседа: «А помнишь…» Широка была география этих воспоминаний, звучали необычные туземные слова. По субботам, после бани, старики выпивали водочку помалу — совсем не так, ой не так, как в молодые годы! И опять шли воспоминания.

В. К. Романов и В. Н. Фрейберг в Домовичах соседи.

Е. В. и В. К. Романовы на берегу перед своим домом. А озеро карстовое: один год у самого крыльца, другой отступит, иногда уходит далеко.