Охотничье братство

Говорил, рассказывал Николай Николаевич горячо, охотно. А Виктор Николаевич больше молчал, изредка добавлял что-нибудь или уточнял. Перед тем как сказать, он как-то забавно прищелкивал не то языком, не то губами. А лицо простое, широкое, очень приветливое, особенно глаза. Костер, то разгораясь, то притухая, освещает лица моих спутников. У Николая Николаевича оно приметное, выразительное, немного цыганского типа — темные волосы над высоким покатым лбом, обильные брови, нависшие над глубоко посаженными умными глазами, прямой, чуть с горбинкой нос и небольшие короткие черные усы. Когда говорит о чем-нибудь смешном — а он не чуждается находить курьезы даже в самых серьезных вещах, — вспыхивают его чудесные белые зубы и раздается смех, не громкий, не раскатистый, а какой-то интимный, чуть шипящий.

Н. Н. Семенов и В. Н. Кондратьев под Рыбинском. 1937 г.

Ток на Киви-Лава был большой, мне подумалось, что можно без вреда для него взять еще одного глухаря, и хотелось, чтобы Николай Николаевич привез домой такую редкую дичину. Мы остались на зорю, чтобы утром, не отдыхая, идти прямо на станцию. Так все и получилось. С табора к дому мы пошли усталые, небритые, закопченные, каждый с грузным рюкзаком на плечах.

Вышли к речке. Николаю Николаевичу, как и всем нам, не понравился челнок лесника. Виктор, лихо махнув рукой, все же пошел на Шишкино к перевозу, а я заметил ниже по реке, против Тентелева, завал бревен и решил перебраться там. Пошли вдоль реки. Впереди с полевой лужи поднялась пара чирков и потянула на нас. Николай Николаевич сбросил с плеч мешок и стал прицеливаться. Я крикнул: «В заднего — первая утка!»

Кому удалось добыть весной селезня чирка-свистунка, запомнит на всю жизнь яркие и разнообразные краски его оперения: серо-голубое и белое, ржаво-красное и зеленое четко и красиво распределены по всему телу этой уточки.

Николай Николаевич, осторожно перебирая и оглаживая чуть помятые при падении перья, сказал:

— Какие цвета! И самые разные, где, как нашел их чирок в своем болоте?

Я ответил, что этот вопрос меня давно занимает и мучает. Однажды перед брошенной шахтой — по существу, прямо на черной бесплодной площадке — нашел два ярких цветка: мак и колокольчик. Как это удивительно: понадобился маку красный цвет — он нашел его у себя под ногами в случайном месте, понадобился колокольчику синий — и он нашел его тут же.

— Да, это, Леша, в самом деле удивительно. В нашей науке лезем глубоко, в микромир, в атом — и, знаете, кое-что начинаем понимать, а здесь — хоть этот вопрос и лежит на поверхности, и найдется услужливое, тоже поверхностное, объяснение, — знаем мало. Живая природа пока туман.

Николай Николаевич задумался, а я ждал, вот он скажет, что и «в это дело, когда вмешается физика»… но он промолчал.

Большой завал бревен на реке поднял за собой высоко воду. Из него понизу, бурля и пенясь, вырывалось несколько потоков. Я решил попробовать перейти сначала налегке; рюкзак оставил, повесил на грудь поперек ружье и пошел. Николай Николаевич остался сидеть на обрыве берега.

Вспоминая теперь, не могу понять, как могла прийти в голову такая глупость! Правда, у нас обоих опыта по сплавным делам не было. Выбрал толстое, лежащее на воде бревно, смело пошел и… рухнул в воду. Николай Николаевич потом рассказывал, что он на минуту отвернулся, а когда посмотрел, — между бревнами виднелись только моя голова и лежащее поперек на двух бревнах ружье. Плохо помню, как удалось выскочить. Знаю — торопился: холодна майская вода в Коваше. Пулей вылетел на берег. Николай Николаевич помог стянуть сапоги. Я разделся догола, мы начали выжимать мои брюки — вдруг завал простонал человеческим голосом, только в сотню раз сильнее. Потом он стронулся — и был уже не стон, а грохот и рев воды. Бревна дыбились, ломались, одно-два выскочили на воздух, как арбузные косточки, зажатые между пальцев. Я от неожиданности и страха выпустил из рук брюки, а Николай Николаевич продолжал держать, говорил негромко: «Черт те что… знаете… могло бы…»

Пришлось идти вверх по реке в Шишкино к такому надежному, как теперь казалось, челноку.

В 1930 году я работал на кафедре органической химии Лесотехнической академии у профессора Крестинского. Тема: выделение камфена из пихтового масла. Требовался надежный вакуум. Всякие перемычки оказались недостаточны, мне нужно было паять стекло. Шеф сказал с некоторой укоризной:

— Я работал в Мюнхенской лаборатории, там любой сотрудник умеет обращаться со стеклом.

Упрек справедливый, но где поучиться? Вспомнил, что как-то на охоте Николай Николаевич говорил мне с гордостью: «Физик должен уметь сверлить и пилить». Следовательно — наверно, и паять стекло. Позвонил к нему, услышал:

— Приходите.

Встретил меня в вестибюле института, сказал:

— Конечно, надо самому уметь, наши стеклодувы — великие мастера. Пойдемте, представлю вас Николаю Гавриловичу Михайлову. Между прочим, он заядлый охотник.