Охотничий пир (СИ)

Люди, жившие в усадьбе, делились на членов семьи и слуг. Слуги были надсмотрщиками над саптами, а также выполняли те грубые работы, которые не удавалось поручить саптам. Семей слуги не имели, дети, рождённые служанками, считались общими.

Жизнь в целом была проста, понятна и довольно скучна, если бы не праздники, которыми сопровождались дни после большой охоты.

Гости из ближайшей усадьбы приехали ещё вчера с вечера. Их мужчины тоже отправились на ночную охоту, дамы оккупировали салон на женской половине дома, так что дети, которых в усадьбе было не так много, оказались предоставлены самим себе, словно нет никакого праздника. Конечно, была прислуга и дети служанок, но их занимала предпраздничная суматоха. Эльма могла бы уже сидеть со взрослыми дамами, но тогда Лики оказался бы уже в полном одиночестве, и дело не ограничилось бы испорченной музыкой. В семье были и другие ребятишки по возрасту подходящие к Лики, но мальчишка их ровней не признавал, презрительно именуя паю-пай-баю-баями. А старшую сестру Лики любил и, как правило, слушался. Чего ж не слушаться, если Эльма и сама не прочь влезть, куда взрослые лазать не рекомендуют.

Оставшись без надзора, Эльма и Лики побежали через луг к ручью, где остановился охотничий обоз.

Саптов выпрягли из волокуш, и слуги погнали их в загон. Только после этого ветки с волокуш были сброшены, и началась разделка туш. Тесаками вспарывались животы, отдельно добывалась печень, которая пойдёт хозяевам. Прочую требуху, даже не промывая, сваливали в котлы и здесь же на бережку варили на корм саптам. Так или иначе, им тоже надо мясное, иначе, на одной траве они не смогут работать. А что жрать им приходится своих же собратьев, то свиньи тоже в охотку лопают свинину, а однодневным цыплятам крошат сваренные вкрутую куриные яйца. Сельское хозяйство — дело суровое и сантиментов не признаёт.

Чуть в стороне стояли две волокуши, на которых не было набитых тел. Там возвышалась пара металлических клеток, и в них сидели пойманные живьём дикие сапты. В одной детёныш, в другой взрослая особь, кажется, самка.

— Смотри, — сказал Лики, — они очень похожи на людей.

— Это сапты, — пояснила Эльма. — С виду они и впрямь, как люди, но это животные. Говорить они не умеют, гукают, лопочут что-то, но ни одного понятного слова не скажут. И одежды они не носят, и домов у них нет, не то, чтобы усадеб, живут, не знаю где: в пещерах, норах каких-то. Во время охоты их оттуда и выкуривают.

— Тоже дядя Ляс рассказывал? — ревниво спросил Лики. — Мне так ничего не рассказывает.

— У тебя ещё нос не дорос. Пошли, лучше, домой, там сейчас очаг начнут разжигать.

В пиршественном зале шумело немало народа. Трое слуг складывали костёр в центре широкого очага. Столы уже были расставлены, служанки выносили посуду: круглые блюда для жареного мяса, кубки и серебряные ножи. Ножи даются только женщинам, у охотников свои клинки, стальные, с которыми на зверя ходят.

Негромкая музыка лилась из-под потолка. Музыка тоже дамская, когда начнётся пир, она сменится на торжественную охотничью песнь.

— Что там играет? — спросил Лики. — Я лазал на хоры, там никого нет, а ты говоришь, я музыку испортил. А я пальцем ничего не тронул.

— Понимаешь, это же наш дом, нашей семьи. Не только усадьба принадлежит семье, но и мы усадьбе. А в каждом человеке непременно играет музыка. Это ещё одно, может быть, самое главное отличие человека от животного. Дом чувствует эту музыку и превращает в звук, слышимый всем. Хотя, в будние дни её почти не слышно, каждый занят своим делом, а многих вообще нет дома. Зато в праздник, сам слышишь, какой хор. Пока женский, а как придут мужчины, и все соберутся за столом, зазвучит гимн семьи.

— И что же я там испортил?

— Ты поднялся наверх к самому источнику звука, и твоя слабая музычка заглушила голоса тех, кто готовил праздник. Ты ещё мал, какая у тебя музыка: «трям-ля-ля!» Вот и получилось нехорошо.

— У тебя, что, лучше?

— Не знаю, — вздохнула Эльма. — Но я же не лазаю по верхотурам, даже на голубятню.

— А я лазаю.

— Так ты мужчина, тебе можно. Но на хоры разрешается подниматься только старикам.

Слуги тем временем выкатили бочку пива и внесли два преогромных пифоса с вином — сладким и терпким.

— У слуг какая музыка? — спросил Лики.

— Никакая. То есть, может быть, она и есть, всё-таки, они тоже люди, но усадьба её не слышит и не усиливает, потому что они не члены семьи.

— А меня слышит, — гордо произнёс Лики, — особенно, когда я на хоры забрался.

— Да уж, смотри, чтобы тебя оттуда за ухо не свели.

С высоты загремел торжественный марш, в зале появились мужчины. Они успели переодеться, наряды их, формально охотничьи, поражали роскошью. В руках у хозяев трещали факелы. Костёр, сложенный в центре очага, заполыхал. Клубы дыма поднимались под купол, уходя через оставленные там отверстия. Если смотреть со стороны, могло показаться, что центральный купол горит. Будь на хорах хоть кто-то живой, он задохнулся бы в полминуты. Но там не было никого, кроме духа семьи, и музыка продолжала звучать.