Охотник

Она остается одна в пустой квартире. В последнюю минуту собаки раскидали калоши под вешалкой, сбили половик. Бурные собачьи радости. Ее они, пожалуй, любят меньше, чем Алексея Пахомыча, хотя она и гуляет с ними и кормит их. Она для них будничная, а он – праздничный. Когда он не берет их с собой, они весь день, обиженные и тихие, лежат в прихожей, мордами к двери. Она спрашивает:

– Где-то наш Алеша?

При знакомом имени они настораживают уши, наклоняют голову набок и выжидательно смотрят на дверь. А потом на нее: зачем же ты нас обманываешь?

Но стоит только как-то по особому стукнуть входной двери внизу или остановиться лифту на их площадке, – мало ли кто поднимается в лифте, – они безошибочно узнают – это хозяин! – забывают обиду, прощают предательство – сам уехал, их не взял, – и встречают его восторженным лаем.

Субботний вечер – грустный вечер, если он проходит в одиночестве. Но идти к знакомым не хочется и звать к себе – тоже. Анна Петровна прибирает разбросанные вещи мужа. Не надел теплую фуфайку, как глупо, нужно следить, будто за маленьким. И жилет оставлен. Она нарочно связала из мягкой гарусной шерсти, на охоте так легко простудиться. Жилет тоже брошен на кресле. Ну, попадет же тебе, охотник, когда вернешься!

Все убрано. Читать не хочется. Включить телевизор? Нет, в программе что-то неинтересное. Со стены, из рамки, прищурившись, смотрит Володя. Может быть, он тоже сегодня на охоте? В каждом письме зовет отца поохотиться в тайгу. Больше года не видались.

Вот и занятие найдено. Самое приятное, какое только может быть, – сесть и написать длинное письмо Володе. Обо всем и ни о чем. Она писала только три дня назад, ничего нового не произошло, но ведь можно написать о том, как отец собирался на охоту, как Налька и Дамка винтовали у двери, и про погоду, что она никак не наладится, а отец уверяет – превосходная! И о том, как она рада за отца, что он подышит свежим воздухом…

«Володя, мальчик мой родной, ты об нас не беспокойся, мы с папой живем очень дружно, он заботливый, предупредительный. Достал два томика Есенина, хочешь, перешлю тебе? Собираемся на этой неделе сходить в театр. Вообще он очень мил…»

– Очень мил, – повторяет вслух Анна Петровна, встает из-за стола, подходит к зеркалу. Интересно, какой она была, когда он уезжал? Ничего, все в порядке. На нее смотрят точно такие же, как у Володи, чуть прищуренные, живые глаза. И такие же, как у него, счастливые.

Одна знакомая ей сказала:

– Анночка, ты вся светишься изнутри, как фонарик.

Анна Петровна приближает лицо к зеркалу, улыбается и тихонько говорит:

– Люблю.

Это, конечно, относится к ним обоим: к Володе и к Алексею. Володя в письмах всегда пишет: «Целую и люблю тебя, моя хорошая Мама». И Мама – всегда с большой буквы. Алеша тоже мог бы сказать ей, уезжая, что-нибудь в этом роде. Но ему всегда так некогда. Да, наверно, это и смешно немножко, прожив вместе двадцать четыре года, объясняться в любви. Но женщина никогда не изменяет этому милому слову с двумя Ю, произнося которые нужно складывать губы, как для поцелуя.

И сейчас ей хочется думать и говорить о своей большой любви. Говорить со своим родным мальчиком, который уже стал взрослым мужчиной и которому она всем своим материнским сердцем желает такой же большой и чистой любви на всю жизнь. На всю жизнь! Она снова садится к столу.