Охотник

Он потянулся к сумке, отдать деньги, но Ингрид только покачала головой, подхватив свою. Видимо, сочла, что на сегодня у нее хватит, а делами они займутся завтра. Гуннар спорить не стал. Снова огляделся: на кого-то же этот лев охотился? Ладно если на пугливых антилоп, а ну как на кого-то вроде зубров, что водились на юге западных лесов? Нет, судя по следам, на кого-то мелкого и легкого… вроде того стада, что маячит у горизонта, толком отсюда не разглядеть.

Из норы высунулся суслик, замер, почти по-человечески сложив лапы на животе. Пугать зверька Гуннар не стал. Скинул куртку. По-хорошему и рубаху бы снять, но даже в окрестностях Белокамня первый летний поход для Гуннара каждый год оборачивался обгоревшим до облезающей кожи лицом, так что подставлять спину этому солнцу было бы верхом глупости.

Работа спорилась — сколько лет прошло, а руки помнили. Освежевав тушу, Гуннар рассудил, что незачем оставаться рядом с несколькими десятками стоунов мяса, которое наверняка вынюхали все окрестные падальщики: чтобы в этом убедиться, достаточно было глянуть в небо. Так что он перебрался почти к самому морю, разложил шкуру на очень кстати подвернувшемся плоском камне и начал соскабливать жир. Там его и нашла Ингрид спустя несколько часов.

— Я бы ополоснулась, — сказала она после того, как они вдвоем уложили густо пересыпанную солью шкуру в кожаный мешок. Ингрид пообещала сотворить и лед, только уже на постоялом дворе. — Жарко. А тебе?

Гуннар помедлил. Он бы тоже не отказался освежиться, и рубаху сменить. В который раз огляделся — ни души, только на тушу слетелись вороны. И все же… Целое состояние в сумке.

— Хорошо бы. Но только по очереди.

— Тогда давай ты первый. И можешь не торопиться, спешить нам некуда.

Если появится кто серьезный, у Ингрид оружие всегда при себе.

Гуннар не отказал себе в удовольствии несколько раз нырнуть и в охотку поплавать — не забывая, впрочем, поглядывать на берег. А потом еще в одном — понаблюдать, как Ингрид, нагая, совершенно не стесняясь, выходит из воды. Поймав его взгляд, она широко улыбнулась.

— Дразнишься? — улыбнулся в ответ Гуннар.

Она рассмеялась, он тоже. Неторопливо отвернулся, оглядывая степь — все хорошо в меру, поглазел, и будет.

* * *

Петелия была такой же огромной, как Белокамень. Местные, и мужчины, и женщины — сплошь чернявые, глазастые и носатые — носили что-то очень похожее на исподние рубахи, надетые в несколько слоев друг на друга. Чем богаче казался человек — ярче цвета, больше вышивки, жемчуга и камней на одежде — тем длиннее были одеяния. Но так же, как в Белокамне, никто не тыкал пальцами в чужеземцев одетых, по здешним меркам диковинно. Тем более что чужеземцев здесь было немало: кто только не толпился у ворот. Узкоглазые низкорослые люди из восточных земель, в длиннополых одеждах с широкими рукавами и широким же поясом, плотно облегающим стан. Широколицые курносые белобрысые обитатели северных лесов, одетые почти так же, как местные. Четверо с совершенно черной кожей, с головы до ног завернутые в пеструю ткань — Гуннар едва не разинул рот, точно деревенщина на ярмарке, увидав этакое, и потребовалось изрядное усилие, чтобы не таращиться.

Он приготовился было платить за проход в город, но ни стража, ни окружающие не обратили на них с Ингрид никакого внимания.

— Отвела глаза, — негромко сказала Ингрид, когда они миновали ворота. — Туда-сюда бегаю, никакого серебра не напасешься каждый раз платить.

— И никто не понял? — удивился Гуннар. В Белокамне на такой случай среди стражников всегда был одаренный.

Ингрид пожала плечами. И то правда, поняли бы — шум подняли, а все обошлось. Девушка задумчиво добавила:

— Не знаю, много ли здесь одаренных. Наверное, как и везде, один-два на сотню. Перстней вроде не носят, а дар не видно, пока им не пользуются.

Гуннар задумался, что помешает той же Ингрид не просто отвести глаза, а подчинить рассудок хозяина богатой лавки и забрать, что захочется, оставив купца в полной уверенности, что он сам предложил дорогим гостям все, что тем заблагорассудится. Учитывая, что в каждую лавку одаренного не поставишь — ничего. Кроме того неуловимого, что называется честью — и что далеко не всегда распространяется на низших. Благородный костьми ляжет, чтобы вернуть карточный проигрыш, но совершенно спокойно не расплатится с портным: тому оказали милость уже тем, что такой человек у него обшивается. Одаренный не попытается взять силой равную себе, но, не особо задумываясь, завалит приглянувшуюся горожанку или крестьянку — и радуйся, девка, что внимание обратили и монету бросили. Впрочем, к одаренным девки обычно сами липли — ради пары монет за ночь и туго набитого кошелька, что платил университет за каждого приведенного ребенка.