Охотник

Они все были в тот вечер в «Шибенице». Эрик с Ингрид, Руни, даже Иде. Иде, оскорбленная в лучших чувствах, но не смирившаяся с отказом. Да, она говорила, дескать, того, чего она хочет на самом деле, так не добыть — но не могло ли быть так, что она убедилась в этом на деле?

Но тогда зачем все остальные? Вторая попытка? А потом чувство вины за то, что добрый знакомый оказался на дыбе? И целенаправленная месть — ведь на Эрика подумают в первую очередь? И точно такое же равнодушие к чужим муками, что и у ее учителя, потому что нельзя не зачерстветь, ежедневно сталкиваясь со страданием, а нередко и причиняя боль, потому что без нее не будет исцеления.

Гуннар хотел бы в это поверить. Он отдал бы что угодно за возможность в это поверить.

— К слову, где Ингрид? — прищурился Руни.

Эрик улыбнулся.

— Ну так мы договариваемся, или?..

Или придется драться насмерть? С другом? С тем, кто утащил его от тусветных тварей и от престола Творца?

С тем, кто убил четверых не в горячке боя, не защищая свою жизнь? Ведь вполне может быть, что Эрик врет, просто врет, отводя от себя подозрения? Гуннару доводилось видеть, как предают старых казалось бы друзей, когда на кону стоит гораздо меньшее, чем дыба и казнь.

Впрочем, если бы речь шла просто об убийстве, Гуннар бы не дергался так. Сам грешен, чего уж там. Может быть, даже мысленно поаплодировал чистой работе. Только этот — кто бы он ни был, не просто убил, а мучил, причем весь смысл ритуала был именно в неспешной и мучительной смерти.

Этот, или эта?

Мог ли напугать наемницу еще один труп, пусть и изрядно подгнивший? Мог, если до того эти смерти казались чем-то далеким, а тут она вдруг примерила ситуацию на себя. Напугать до такой степени, что она готова была бежать из города, наплевав на все договоренности, зная, что в их деле стоит один раз нарушить слово — и никто не захочет больше иметь с тобой дело?

Труп ли ее напугал или знание, что увидев этот труп, Эрик может догадаться, чья это работа? Как он мог бы догадаться? Улика? Какая-то вещь, по которой можно легко опознать хозяйку? Но Видис же не дура? Да, несдержанная, да, нередко позволяет чувствам бежать впереди мыслей, но…

Но если убийца она, выходит, что это Гуннар, сам того не желая, стал причиной. И, сам того не зная, был прав, когда бездумно брякнул, дескать, должен быть мертв, но что-то помешало, а мир отчаянно стремится восстановить равновесие. Она тогда не смогла справиться с лицом…

Или он возводит на нее напраслину? Ведь до второго убийства он был жив и вполне благополучен. Так что вроде ей незачем было снова выходить ночью охотиться на одаренного?

Дом. Дом, что стоял в Белокамне второй век. Где сменялось поколение за поколением ее семьи. Гобелены на стенах, вытканные руками бабки и матери. Чердак, где в детстве Вигдис с братом играли, представляя себя героями в дальних странах. Дом, где с рождения знаком каждый камень в стенах. И где вот-вот должны были поселиться чужие люди, потому что у последней из рода оказался отцовский дар.

Но ведь тогда они уже вернулись с деньгами, и оставалось лишь дождаться, когда все будет готово. Правда, Эрик говорил, что могло не выгореть, но…

Выгорело. И когда появился тот, второй труп, Вигдис не знала ни про деньги, ни про документы. Никто не проболтался раньше времени.

Гуннар попытался посмотреть Эрику в глаза — он врет, врет, врет! Но тот мерился взглядом с Руни, и уступать никто не собирался.

— Договариваемся, — сказал, наконец, начальник стражи. — Назови убийцу, и я позволю тебе уйти, пока до вас не добрались чистильщики, и потяну время, чтобы они явились сюда не слишком скоро.

Тогда и третий труп косвенно на совести Гуннара. Не было бы очередного убийства — не помогли бы ни связи Руни, ни его собственное упрямство. От которого, если уж начистоту, почти ничего не оставалось — он бы сломался на следующем допросе.

А четвертый? Она ведь просила бросить все и уехать…

Он все-таки встретился глазами с Эриком.

— Прости, — произнес тот одними губами.

Нужно было сделать что-нибудь, что-то, чтобы отвлечь обоих, чтобы помешать ему назвать имя — но, как назло, в голове не осталось ни единой мысли. И внутри все заледенело, словно плетение вытянуло из Гуннара все тепло, а вместе с ним и жизнь. Оставалось только безмолвно смотреть, как целитель вытаскивает из кошелька тканевый узелок.

— Вчера я…

Он осекся, глядя в окно. Руни обернулся вслед за ним, и в этот же миг тяжеленный дубовый стол слетел с места, снося и впечатывая в стену начальника стражи. Эрик пинком распахнул дверь, зовя Ингрид, вылетел прочь.

Руни, отчаянно ругаясь — надо же, не зашибло, — столкнул с себя стол. Поморщился, потирая грудь, двинулся к окну, неловко, точно каждый шаг отзывался болью.

На улице зазвенело, посыпались стекла со второго этажа. Гуннар обернулся — свинцовая рама стрижом пронеслась по двору, рухнув на голову чистильщику. Ингрид спрыгнула сверху, перекатилась, гася удар, взвилась на ноги. Меч вонзился в живот еще одному чистильщику.

Руни вышиб окно, высунулся во двор.

— Взять их! — он обернулся к Гуннару. — Чего застыл, помогай!