Охотник-убийца. Воспоминания оператора боевого дрона

Я сделал несколько фотографий и прошелся по рядам, отмечая торговцев, которые, по нашей информации были связаны с Хаджи Джавадом. Я представлял, как он тусуется со своими парнями, планируя нападения, как Тони Сопрано и его люди на их мясном рынке. Все было странно обыденным, даже спокойным. Несмотря на толпы и головорезов в «Тойоте», рынок был таким же, как и любой другой.

Когда мы получили информацию о его людях, мы передали ее армейскому патрулю. Но рейды никогда не отличались точностью и редко заканчивались тем, что мы добивались своей цели. У нас редко были конкретные адреса, что приводило к множеству ошибок. Бесполезные источники в городе обычно давали нам два или три адреса за раз, поэтому мы совершили набег на все сразу. Если мы думали, что боевик находится в таком-то доме, армейские одновременно атаковали и его и дома по соседству. И когда солдаты прибывали, враг обычно был наготове. Они засекали наше приближение за много миль, их разведка была куда лучше нашей. А если по адресу не было засады, то не было и тех целей, за которыми, как мы думали, мы охотились. Во время одного рейда мужчина, стрелявший в нас, оказался простым домовладельцем, защищавшим свой дом — он думал, что его приехали грабить бандиты. Гражданские часто гибли из-за наших ошибок, из-за «тумана войны» в самом худшем его проявлении.

В те месяцы возле Садр-Сити у нас просто не было достаточной информации и ноу-хау, чтобы с предельной точностью нацелиться на врага, затерявшегося среди населения. Мы доверяли неправильным источникам, которые, как оказалось, предоставляли нам фальшивую информацию за деньги, без сомнения, некоторые даже работали напрямую на врага, чтобы собирать информацию о нас. Мы также задержали невинных местных граждан. Мы были неточны. А вопрос стоял — «мы» или «они» и наша недостаточная компетентность просто бесила.

И — естественное следствие — много наших людей гибло. В нас стреляли на улицах, мы подрывались на самодельных взрывных устройствах во время патрулирования. В какой-то момент мы теряли по человеку в неделю. Однажды днем я смотрел через камеру, которая была обращена к нашим главным воротам, как небольшая колонна автомобилей, перевозивших наших пехотинцев, возвращалась с патрулирования, только чтобы увидеть мощный взрыв, прогремевший на телефонном столбе, когда они проезжали мимо. Тот год был одним из самых смертоносных в войне для Армии США. И конечно же по ночам в голову невольно лезла мысль — «а что если я следующий?»

Трудно избавиться от этого чувства, когда оно охватывает тебя — что бы ты не делал, ты можешь умереть в любой момент. Находясь в постоянном состоянии опасности, вас охватывает эта навязчивая мысль, которую не прогнать. Одно дело испытывать страх в течение нескольких минут, возможно, когда вы идете по суровому району поздно ночью или в течение нескольких часов после ужасной автомобильной аварии. Но совсем другое дело чувствовать этот страх неделями, месяцами и даже годами.

Каждый солдат в какой-то момент чувствует то же самое, признают они это или нет. Ты либо сходишь с ума, думая об этом весь день напролет, либо просто принимаешь тот факт, что когда твое время истекло, оно истекло. Может быть, у высшей силы есть план для тебя — эта идея неплохо помогает забить на этот страхом. Но лучшие солдаты — это те, кто учатся загонять страх глубоко внутрь.

Я начал испытывать крайнюю ненависть к местным жителям и иракскому народу, даже к тем в стране, кто не желал нам зла. Это было не похоже на меня — ненавидеть так сильно и так широко. Моя мать воспитывала меня не так. Я начал ненавидеть этих людей, которых я даже не знал, потому что они явно ненавидели меня. Эта ненависть начала проявляться, медленно захватывая меня.

— Какого хрена мы здесь делаем? — сказал я однажды вечером Джею, аналитику, сидящему рядом со мной в нашем компьютерном отсеке, когда мы просматривали список говнюков, который становился все длиннее и длиннее.

— Херню.

— Просто сидеть за этими чертовыми компьютерами, и ради чего? Не похоже, что разведданные куда-то идут.

— Мы даже не можем покинуть это чертово здание.

Этот разговор повторялся регулярно в разных вариациях. Все мы говорили примерно об одном.

— Они просто стреляют в нас, — говорил Джей.

— Мы тут как сидячие утки.

* * *

Моим единственным убежищем был пост оператора беспилотников. Я ходил туда во время перерывов. ЭТО был крошечный офис — по сути, чулан — на втором этаже, с одним маленьким ноутбуком, который транслировал видеозапись армейского беспилотника «Предатор» RQ-1, который днем и ночью кружил над городом, его миниатюрная камера снимала сотни тысяч людей на улицах. Нам показали, как войти в систему, и ребята иногда заскакивали сюда, на досуге поглазеть в экран.

Стульев не было, поэтому мы коротали часы, сидя на грудах коробок с сухпаями. Это был мой первый настоящий опыт использования дрона в действии с тех пор, как я облажался в Афганистане с Гартом, и мое первое представление о том, как его неправильно использовали.