Охотник за бабочками

Я поворочал по сторонам головой, но не обнаружил даже никакого намека на присутствие в хижине Василисы по фамилии Премудрая.

— Так она, вроде, того… — почесал дед затылок, — Вроде как на твоей Земле и проживала. Так и в данных своих анкетных записывала. На нее спрос знаешь, какой раньше был? И королевичи, и царевичи. И всякая дрянь подзаборная.

— Что значит, раньше? — осторожно поинтересовался я.

Скорее всего, дед понял, что сболтнул лишнее и захлопнул рол рукой. Потом начал что-то мычать, оправдываться.

А я перевернул листок с Василисой плоской. На обратной стороне виднелась надпись, полу выцветавшая, полу стертая, но еще вполне различимая. "На долгую вечную память любимому Ванюхе. Век тебя я не забуду, не забудь и ты меня. Твоя кысулечка". Под подписью стояла дата.

Я поднял глаза на старика. Он сосредоточенно ковырялся в столе, бормоча себе под нос нечто неразумное и непонятное.

— Сколько же ей сейчас лет-то?

Вопрос пришлось повторять трижды. В третий раз с применением силы.

— Да почитай третью тысячу разменяла, — ответил таки старик, поправляя махровый халат, — Но ты, путник, не сомневайся. Она еще очень даже нечего. Если жива, конечно, сердечная.

— То есть нельзя исключать, что она…

— Исключать, молодой человек… — дед задрал к потолку указательный палец, — … В наше тяжелое время ничего нельзя. Все. Некогда мне тут с тобой лясы точить. Или берешь, или нет.

— Значит, можно и не брать? — это я так, на всякий случай поинтересовался. Я ж не враг себе на такой археологии жениться. Лучше за куколкой попутешествую. И себе польза и мир посмотрю.

— Можно и не брать, — дед, показалось, даже с облегчением воспринял мое нежелание осуществить связь с гражданкой Василисой по фамилии Премудрая, — На все воля заказчика. Покупатель, как говорится, всегда прав.

Вот и хорошо. Вот и ладненько.

— А как же надпись там, — я неопределенно показал рукой направление, — Мол, если сюда полечу, так женатым быть. Обязательно, причем.

— Рекламная компания, — пояснил старик, вылезая из-за стола и протягивая мне морщинистую ладонь. Мол, закончена беседа и расходимся домой. Кстати, мог бы угостить чем. Жмот сводный.

Я протянул ему навстречу руку, но пожать стариковскую не успел. Снаружи раздался оглушительный взрыв, и хижина затряслась мелко возбужденная.

— Это мои, — пояснил я испуганному деду, — Беспокоятся за меня. Кстати, — вспомнил я, — У меня там еще двое желающих жениться имеется. Не поможешь.

Дед, было, замотал головой, но второй взрыв сделал его сговорчивей. Он мелко закивал седой головой, соглашаясь на все наши требования.

Свежий воздух после хором старика показался мне пьянящим, и как-то, даже свободным. Вот что значит остаться еще хоть ненадолго холостяком.

Старик пихнулся мне в поясницу, и я посторонился, пропуская его. Должен же он очередных женихов разглядеть.

— Это Вселенский Очень Линейный. А там, в иллюминаторе Кузьмич. Вот для этих двоих ничего нет у тебя?

Но старик меня не слушал. Широко раскрытыми глазами он взирал на две огромные воронки, которые еще дымились на месте большой плоской возвышенности и малого горного хребта. А у ног его валялась та самая птица, которая чуть не сбила меня при приземлении.

Потом старик долго ругался. Очень долго. Я не перебивал. Виноват был, потому и не перебивал. Зато узнал много интересного. Оказывается, птица эта была единственным живым существом на планете. Кроме деда конечно.

— И теперь у маня, басурмане, живности совсем не осталось, — орал дед, паля из двустволки по неловко застывшему в стратосфере Волку, — Одни насекомые мои любимые. Комарики болотные.

Я молча почесал шею, где оставил свой след последний из комариков болотных. Неприятно как-то все вышло. Не по-людски.

Старик устал. Сел на травку, подпер руками голову и стал молча и пристально смотреть вдаль. Ровно на двадцать пять метров до горизонта.

— Значит, для них ничего нет? — осторожно поинтересовался я, касаясь плеча старика.

— Я не извращенец, — буркнул дед.

Вот и ладно. Даже и хорошо. А то еще неизвестно, как бы смотрелся на общем плане Волк с приваренной к нему ванной. Чугунной, или ржавой. Без разницы. Да и к Кузьмичу я попривык. К неженатому и свободному.

— Ты, бать, сильно-то не расстраивайся, — я присел рядом со стариком, — Вселенная дала, вселенная и взяла.

— Да я и не слишком, — грустно ответил дед, — Ямки то закапаю, привык после метеоритов залетных. С птицей тоже ничего страшного. Надоела она мне. И спать мешала, и все норовила на голову нагадить. Кукукать совсем разучилась. Никчемная, в общем-то, птица. Комары, говоришь, тоже? А вот комариков жалко.

— Комары не мамонты. Расплодятся снова.

— Думаешь? — старик недоверчиво обернулся.

— Точно, — а хрен их знает? Но успокоить надо. Все ж дед.

Мы посидели немного молча. Не разговаривая. Посмотрели на небо. Полюбовались кораблем. Просто так посидели.

— А что бать, — прервал я молчание, — Третья-то дорога про что? Смерть там обещают. Или тоже рекламная компания.

Старик нахмурился. Вздохнул глубоко. Кашлянул. Сказал: — "Мда".