Охотник за смертью

– Я буду слушаться тебя, – прерывистый шепот тупой пилой рвал что-то в душе, – правда буду, Орнольф… делать все, что ты скажешь. Я никогда больше… ничего… если ты не позволишь. Я… злые боги, ну я же и так принадлежу тебе!

– Это все рассвет, – Орнольф не мог больше слышать, не хотел и не собирался слушать, – это рассвет, сердце мое, ты все еще видишь алое солнце. Возвращайся скорее, и мы вместе посмеемся над нами обоими. Паук Гвинн Брэйрэ не продается – это знают все, это даже Змей знает, а уж я-то…

– Все хотят купить меня, – прошелестел Альгирдас, – такая чудная вещица, всем ее хочется, даже Змею, представляешь? – Он тихо рассмеялся, убивая последнюю надежду на то, что это рассветное безумие говорит его голосом. – Четыреста лет назад, помнишь, я думал, ты примешь меня в подарок…

– Эйни…

– …но ты не принял. А сейчас я думаю, что меня все равно кто-нибудь купит. Рано или поздно. Так лучше уж, если это сделаешь ты… Вот. Сказал, – снова короткий смешок. – Я даже на «эйни» согласен. Только не оставляй меня больше, рыжий… Я боюсь одиночества.

В кои-то веки способность находить нужные слова отказала Молоту Данов. Он знал, что сказать, но не представлял, как начать. И в конце концов решительно сообщил:

– Хельг, я кретин…

Альгирдас вывернулся из его объятий, принял сидячее положение и осторожно мотнул головой.

– Бр-р-р… отпускает, – острые зубы сверкнули в гадкой ухмылке: – как драматично, да! Я имел бы успех в театре этого чародея… Шекспира. Что-нибудь трагическое – самое мое. Мне все это виделось несколько иначе, – объяснил он в ответ на обалдевший взгляд Орнольфа, – ну, то есть, я собирался сначала тебя отметелить, а уж потом торговаться. Трогательные мольбы в твоих объятиях – это…

– Не в твоем стиле, – согласился датчанин, – что правда, то правда. Прости меня.

– А чем, по-твоему, я занимался все это время? – Альгирдас вздохнул. – Пока не получается.

Орнольф молча поднялся, взял с полки футляр со скрипкой и положил его на пол рядом с Пауком.

Тот глянул вопросительно, но все же откинул крышку. И уставился на скрипку. Выражение его лица стало… сложным. Орнольф, однако, умудрился не улыбнуться, даже подумав о том, что лицевым мускулам его Эйни крайне непривычно отзываться на те движения души, которые у людей называются «раскаяние», и «осознание себя полным придурком».

Чего там, он сейчас сам чувствовал себя так же, только раскаивался стократ сильнее.

– Забудь все, что я наговорил, – мрачно сказал Паук.

– Вообще все? Пункт о том, что ты будешь меня слушаться, я бы оставил…