Пси-энергия затрещала в воздухе, разливаясь по всем отсекам и коридорам «Дерзкого». Выли от перегрузки и взрывались машины, сбоили и отключались компьютеры, и члены команды по всему кораблю падали на колени, хватаясь за головы, где бушевали незнакомые мысли. Это был хаос, это был бедлам, и капитан Барток в зале вскрикнул, увидев это. Внизу, на планете, в Мистпорте, все внезапно остановилось. Пси-энергия билась в воздухе, как гнев Господень, и захватчики падали на землю без чувств; их разумы отключались навек, не в силах смотреть в лицо Матер Мунди. Неподвижные и не видящие, стояли эсперы Мистпорта, захваченные этим гештальмом. Они слились вместе в ментальной плоскости, сфокусированные в единый разум и единую волю, борясь с мощью того, что носило имя Легион. Но всех тысяч объединенных мятежных эсперов все равно было мало. Легион и Матер Мунди сошлись лицом к лицу, каждый пытался уничтожить противника, и никто не мог взять верх. Силы были равны. Пат.
Стоящие рядом Оуэн и Хэйзел, забытые в этих взрывах энергии, вдруг почувствовали, что оживают. Что-то внутри них поглощало пси-энергию, свободно льющуюся по кораблю. Они снова были сильны и здоровы, и цепи их с треском спались, клацая звеньями по полу. Оуэн повернулся к Разору, но того уже не было. Хэйзел посмотрела на капитана Бартока, но он стоял неподвижно и беспомощно, застыв на месте, как статуя. Кто-то не хотел, чтобы он вмешивался.
Разумы Оуэна и Хэйзел соприкоснулись, каким-то инстинктом вытащенные на другой уровень реальности, и там они увидели борьбу Легиона с Матер Мунди. Две огромные армии слитых воедино воль стояли друг против друга, скованные битвой, в которой для каждого из них было лишь два исхода: победа или безумие. Легион явно был меньшей силой из двух, но он был ничем не ограничен, а Матер Мунди действовала через Мэри Горячку, которая дала торжественный обет никогда больше не убивать.
Оуэн и Хэйзел сосредоточились. На заднем плане, не замечаемые ни одной из сторон, вопили о свободе тысячи голосов. Тысячи мертвых эсперов, чьи мозги были помещены в Легион под контроль мыслечервей. Оуэн придвинулся ближе:
Вы должны вырваться на волю, —
Мы знаем, —
Мы не можем, —
Раздались вопли и вой отчаяния и плач тысяч душ, у которых не было глаз, чтобы плакать.
Что же нам делать? Что же нам делать?
Только одно вам осталось, —
Мы не хотим умирать!
Никто не хочет, —
Вас ничто не остановит, —
Может быть, в этот момент разумы тысяч эсперов вспомнили, кем они были, вспомнили, во что верили и за что дрались. За что умерли бы, если бы пришлось. Может быть, они просто устали от ментального рабства и хотели наконец получить отдых. Может быть, в этот момент они были просто храбрыми людьми, решившими сделать то, что надо. Но какова бы ни была причина, мозги, которые составляли Легион, перестали цепляться за жизнь и дали себе умереть. Вспыхнула в ментальной плоскости ослепительная вспышка света — это тысячи мужчин и женщин вырвались на свободу к последней награде. А за ними осталась лишь темная масса, похожая на раковую опухоль, и она извивалась и корчилась — мыслечерви Червемастера. Матер Мунди раздавила их, и они с воплем умерли.
Инвестигатор Разор смотрел с мостика «Дерзкого», как умирает Легион. На всех мониторах жизненные показатели Легиона упали до нуля. Без всякой видимой причины огромная масса в стеклянном баке стала трупом. Дезсталкер, черт бы его побрал. Разор повернулся к другим консолям. Половина техники мостика не работала, а та, что работала, сообщала только плохие вести. Почти весь экипаж мостика впал в ступор, а от остальных толку было не больше. Разор схватил за шиворот старшего помощника и тряс его до тех пор, пока у того в глазах не появилось подобие смысла.
— В отсутствие капитана Бартока я принимаю ответственность за корабль на себя, — медленно произнес Разор, подчеркивая каждое слово. — Направить всех, у кого есть оружие, в отсек Легиона. Перебить все, что там есть живого.
— Мы уже пытались, сэр, — ответил старший помощник. — никто не может даже подойти к трюму. Там что-то… мешает.