Охотник за тенью

– Мы и других оберегали в прошлом. Но Виктор был гордостью Кроппа: психопат-всезнайка, совершенно неспособный испытывать какие бы то ни было чувства. Он был настолько же злобен, насколько умен. Профессор знал, что соляной мальчик совершит великие дела. И правда: видишь, что происходит.

Маркус никак не мог установить, насколько правдивы слова Фернандо, но выбора не было, приходилось прислушиваться к ним.

– Перед домом престарелых, когда я повалил тебя, ты говорил, будто знал, что кто-то, не полицейский, расследует это дело.

– Полицейские понятия не имеют о соляном мальчике, но нам стало известно, что кто-то идет по этому следу. Тогда я начал дежурить под окнами старухи, чтобы выяснить, не навестит ли ее кто-нибудь. Я уже говорил тебе, что хочу покончить с этой историей.

– Кто еще в ней замешан?

– Джованни, старый санитар, с которым ты встречался и который погиб. – Человек в синих башмаках, подумал Маркус. – Потом – доктор Астольфи, он тоже окочурился. Еще Ольга, другая санитарка. Я и Кропп.

Маркус подверг его испытанию, хотел удостовериться, что он назовет всех, кто фигурировал на видеокассете из института «Гамельн» рядом с мальчиком Виктором.

– Больше никто?

– Никто.

Они съехали с объездной дороги и направились к центру.

– Почему ты хочешь разделаться с этим?

Фернандо рассмеялся:

– Потому, что вначале идеи Кроппа захватили и меня. До знакомства с профессором я был человеческим отбросом. Он поставил передо мной цель, указал идеал. – Потом добавил в задумчивости: – Дисциплина. Кропп свято верит в значимость сказок, говорит, что это самое верное зеркало человеческой природы. Замечал ли ты, что, если убрать из сказок злодеев, они перестанут быть занимательными? Никого не увлечет история, где все герои – добрые.

– И он специально для детей сочинял сказки, где все герои – злые…

– Да, и для меня придумал сказочку – о невидимом человеке… Жил-был человек, которого никто не видел, потому что он похож на остальных, в нем нет ничего особенного. Он хочет, чтобы его замечали, чтобы оборачивались и смотрели вслед; он не может смириться, не желает быть ничтожеством. Покупает красивую одежду, следит за собой, но – тщетно. Тогда знаешь, что он делает? Понимает, что должен не добавить что-то, а чего-то лишиться.

Маркус с ужасом понял, чем закончится история.

– И он лишается руки, – подтвердил Фернандо. – И учится все делать одной рукой. Знаешь, что происходит? Все на него смотрят, все ему сочувствуют, но и не догадываются о его огромной силе. Кто из людей мог бы добиться того же? Так он достиг своей цели: стал сильнее всех. – И он повторил: – Дисциплина.

Маркус был ошеломлен.

– И теперь ты хочешь предать человека, который научил тебя всему этому?

– Я предаю не Кроппа, – возгласил Фернандо. – Но идеалам следовать тяжело, а я уже многое отдал делу.

«Делу? – спросил себя Маркус. – Что за дело может объединять людей, которые защищают злодеев?»

– Долго еще ехать?

– Мы почти на месте.

Они остановились на площадке недалеко от улицы деи Джуббонари. Там припарковали машину и пешком направились к Кампо деи Фьори, «Полю Цветов». Эта площадь не похожа на другие, первоначально здесь в самом деле находилось невозделанное поле. Дворцы и прочие здания появились позже, обступив его со всех сторон.

Несмотря на буколическое название, площадь Кампо деи Фьори сохранилась в памяти Рима как место, где была установлена дыба, орудие пытки, предназначенное для того, чтобы «выворачивать руки преступникам», поднимая их на веревке. Здесь же пылали костры: приводились в исполнение смертные приговоры.

Здесь заживо сожгли Джордано Бруно. Его преступлением была ересь.

Маркус, как он всегда делал, пересекая эту площадь, поднял глаза на бронзовую статую, изображавшую доминиканского монаха в капюшоне, надвинутом на лоб, с неподвижным глубоким взглядом. Бруно, философ и вольнодумец, бросил вызов инквизиции и, не желая отречься от своих идей, предпочел взойти на костер. У них с Маркусом было много общего: оба верили в силу разума.

Фернандо шагал впереди неровной походкой, размахивая единственной рукой, будто маршируя. Куртка на нем была такая длинная, что он походил на паяца.

Место, куда они направлялись, представляло собой роскошный дворец семнадцатого века, впоследствии несколько раз перестроенный, но сохранивший до сих пор благородные очертания.

Рим полон аристократических домов, таких как этот. Снаружи они кажутся обветшавшими, как и люди, живущие в них, графы, маркизы, герцоги, которые до сих пор гордятся титулами, уже не имеющими никакого значения, кроме исторического. Но там, внутри, есть фрески, старинная мебель и произведения искусства, каким позавидует любой музей или коллекционер-любитель. Художники такого масштаба, как Караваджо, Мантенья, Бенвенуто Челлини, приложили руку к украшению жилищ тогдашней знати. Сейчас эти шедевры могут созерцать лишь наследники благородных фамилий, которые, как и их предки, проводят жизнь, разбазаривая состояния, нажитые благодаря канувшим в прошлое родовым привилегиям.