Охотник Зеро

Как-то, возвращаясь под утро, мама не дошла до квартиры и свалилась прямо на лестнице. Консьержка обнаружила ее на рассвете, она валялась на ступеньках и храпела на весь подъезд. Звонок консьержки разбудил меня, и я, быстро одевшись, бросилась вниз. Когда я трясла маму за плечи, пытаясь ее разбудить, правда, без всякого успеха, я вдруг услышала в воздухе Цурукаву. «Улетай, улетай отсюда, — зашептала я, — сейчас не время». Я обхватила мамашу, и мне почти удалось поставить ее на ноги. Ее голова безжизненно свесилась на грудь. Я тащу маму что есть сил. Консьержка тараторит. Охотник гудит-жужжит. Пот градом стекает по моему лицу. У меня в глазах начинают мелькать звездочки. Стены кружатся в диком танце. И вдруг раздается чудовищный пронзительный свист, он нарастает с головокружительной быстротой, заполняя до краев наш подъезд. Мне чудится, что моя ночная рубашка разлетается под халатом на мелкие клочья. Я падаю в обморок, увлекая за собой мать. Потом она очнется первой. От удара она наконец протрезвела. Консьержка сказала, что я свалилась в обморок из-за того, что слишком резко встала, да еще с таким грузом. И, само собой, она не слышала никакого свиста, ни страшного, ни обычного, никакого, ничего, зеро. Ну да, Зеро, точно. Схватив нас под руки, она дотащила обеих до квартиры.

Он хотел меня убить. Точно. Он хотел пронзить меня своим свистом, размышляла я, вытирая полотенцем взмокшее от пота тело. Я заблуждалась на его счет. Нет у меня никакого друга. И никогда не будет. Он завис в воздухе, готовясь к атаке, чтобы убить меня, как однажды он убил моего отца. Я останусь в одиночестве до конца своих дней. Если он вернется, я погибла.

Я задыхалась, я не могла оставаться в своей спальне и выскочила на улицу. Яркие лучи солнца скользили по окнам тащившейся вереницы машин, которые казались мне армией надвигающихся на меня истребителей, они замерли на красном светофоре, бесконечное железное воинство, готовое рвануться вперед, грохоча и сметая все на своем пути. Любой шум выдавал незримое присутствие охотника. Любой шум был отголоском завывающего в ярости истребителя. Куда от него деться? Я вернулась к себе в комнату, откуда только что сбежала. Я дрожала с головы до ног. Я свернулась калачиком на коврике у кровати и пролежала там не знаю сколько времени, пока меня не обнаружила бабушка.

Она схватилась за голову. Неужели она вырастила только одних сумасшедших в этой семье? Она топала, прихрамывая вокруг меня, ругалась, затем причитала, потом утешала меня, она бормотала разные приятные слова, просто странно было слышать, как непривычные звуки слетают с ее уст. Но я все равно ее не слушала. Лишь одно слово застряло у меня в ушах, и оно не касалось ни чувств, ни нашего боженьки, это слово было: затычки для ушей. Я тут же понеслась в аптеку. О, какое счастье заткнуть эти две злосчастные дырки, которые постоянно пропускают через себя черт знает что! О, обретенный покой! Бешеное биение моего сердечка мало-помалу затихало, и я наконец вздохнула свободно. Я погрузилась в себя, я сама свернулась в затычку, чтобы этот мир вокруг меня заткнулся навсегда. И слезы неспешными ручейками потекли по моим щекам.

Если б в тот день мне не нужно было идти в лицей, я бы заткнула уши на целый день. Правда, иногда я пыталась оставить затычки для ушей и на уроках. Я объясняла учителям, что бабушка заставляет меня затыкать ватой уши. По взглядам, которые я ловила на себе, я чувствовала, что меня начинают принимать за тронутую дурочку. Я все же старалась. Вытащив из ушей шарики, я нервно крутила их между пальцев, готовая при малейшем жужжании воткнуть их себе в барабанные перепонки. Затычки мои все же сжалились надо мной и пошли на компромисс и оставляли меня в покое на время уроков, так что только благодаря их милости я и смогла продолжать учебу.