Охотник Зеро

Мама покинула нас, покинула наш дом. Нежданно-негаданно. Нежданное вторглось в наш дом в образе мужчины зрелого возраста, с бронзовым загаром, сильным голосом и густыми бровями. Полгода он приходил к нам два раза в неделю и усаживался в гостиной, где чинно беседовал с бабушкой и дедушкой, потягивая отдающую пылью мадеру. Бывало, что, возвращаясь из школы, я заставала дома негаданного ухажера. В один из таких дней он поднялся наверх за мамой, усадил ее на диван, рядом пристроил меня и, прочистив горло, торжественно объявил собравшейся родне, что он собирается взять мамочку в жены и увезти ее к себе на виллу на Лазурный берег, где растут сосны и стрекочут кузнечики. Он сказал, что хочет помочь нам стать опорой для нашей семьи. Он сказал, что знает один солидный уютный дом для престарелых, в котором бабушка и дедушка получат надлежащий медицинский уход и будут избавлены от всяких забот и хлопот. И он сказал, что хочет сделать для меня то, что сделал бы мой отец, будь он жив. Что он купит мне небольшую квартирку, чтобы я могла спокойно закончить свою учебу. Он добавил, что я была очень хорошей девочкой и что теперь я должна подумать о себе. Время от времени он поворачивался к маме и вежливо спрашивал: «Не так ли, Бенедикта?» Мама говорила «да» на каждое предложение. Она обрела дар речи лишь для того, чтобы произносить одно-единственное слово: да. Родные невесты сидели с закрытым ртом. Мы даже не могли притронуться к шампанскому, которое он захватил с собой по такому случаю. Если он ждал горячих поздравлений, то зря старался. В любом случае с нами никто не советовался и, в принципе, не ждал ответа. Он просто забирал с собою маму, вот и всё. Такова была логическая развязка полугодовой осады нашего дома, которой ее защитники не оказали ни малейшего сопротивления. С того самого дня, когда он впервые встретил ее, когда она болталась под дождем между площадью Святого Августина и площадью Согласия, и привел ее к нам, всю промокшую до нитки, он отнимал ее у нас по дольке, день за днем. Он забросал ее нарядами: элегантные костюмы и туфли на шпильках, у мамочки новый имидж. Поначалу ей даже было сложно пройти пару шагов, ну прямо как большой ребенок, что учится ходить. Он отвел ее в парикмахерскую, где безжалостно отрезали ее прекрасные длинные волосы. Он потащил ее и к психиатру, которого ему рекомендовал один из друзей. А у этого типа, надо сказать, везде были друзья. Как он сказал, психиатр весьма заинтересовался ее случаем. Типичная, но частичная амнезия. Она помнила лишь имя и лицо любимого человека и больше ничего из своей прошлой жизни в Штатах. У меня чесался язык спросить, помнит ли она по-прежнему, что я — ее дочь, но я так и не собралась с духом. Бабушка и дедушка тоже молчали. Они ссыхались прямо на глазах, забивались, как тараканы, по щелям квартиры, в которую силой вторгся чужеземец. Никогда я еще не видела их такими жалкими, даже когда мамаша сбегала на ночные гулянки. Они, похоже, смирились с тем, что дом для престарелых будет для них «одним лишь благом, вы увидите». И все же, когда чужестранец покинул наш дом, оставив на столе початую бутылку с шампанским, бабушка неожиданно взорвалась революционным гневом. Она трясла своей тростью, бешено вращая зрачками, и с раскрасневшимся лицом визжала, что ни у кого нет прав вот так забирать дочку у ее матери, что никогда, никогда в жизни она не уедет из своей квартиры, что мужчина, который водит женщин по парикмахерским, не заслуживает ни грамма доверия. Вдруг рот ее перекосился от боли, она схватилась за сердце, а трость выпала из ее слабеющих рук. Глядя на эту потешную шпагу, я вспомнила тираду дона Диего: «Рука моя, которой с почтением восхищается Испания…»