Охотник Зеро

В вагоне поезда, увозившем меня обратно в Париж, почти не было пассажиров. Голова моя была пуста, я чувствовала себя опустошенной и выжатой как лимон, губа саднила, я ощущала легкое головокружение, как бывает, когда голодаешь несколько дней. Сразу по приезде я отправила Брюно партитуру Ноно, а потом достала с полки книгу о Цурукаве. Я долго рассматривала его фотографию, всматриваясь в смуглое загадочное лицо, и залпом перечитала дневник ставшего моей тенью камикадзе. Когда я дочитала последние сроки, был уже поздний вечер. Я выключила свет, легла в кровать и замерла в покорном ожидании. И он не пощадил меня. На следующее утро, измотанная бессонной ночью, я понеслась в аптеку, чтобы пополнить запас ватных затычек. Без них я не могла ходить на занятия и вообще восстановить привычный образ жизни, который был нарушен коротким происшествием в Бретани.

Я закончила магистратуру, защитив дипломную по математике с отличием, и решила в июле проведать мамочку. Теперь она не молчала, болтала довольно охотно, правда, каждый раз говорила о себе в третьем лице. «Тебе хорошо спалось, Бенедикта?» — интересовался ее супруг. «Спасибо, ей хорошо спалось», — с улыбкой отвечала моя мать. Мне кажется, она так нарочно делала, она дурачила нас всех. Мне кажется, она была гораздо сильнее меня, несмотря на свою обманчивую хрупкость. Я целыми днями валялась на пляже, слушая, как охотник кружит над раскаленным песком в лучах южного солнца. Море покрывалось взрывами брызг после его ежеминутных бомбардировок. Рев волн, рев истребителя — все сливалось в один ужасный, невыносимый грохот, от которого, казалось, вот-вот лопнут барабанные перепонки. А еще эти солнечные удары.

В августе Брюно получил увольнительную на четыре дня. На этот раз мы встретились в Париже. Когда он медленно обнял меня, с мучительным беспокойством всматриваясь мне в глаза, я хотела заорать и броситься прочь. Я с трудом выдавила из себя пару слов. А затем произошло то же самое, что и в первый раз. Не из-за его формы, нет, он предусмотрительно переоделся в ванной. Просто я не чувствовала ни его ласк, ни его поцелуев, ничего, абсолютно ничего до того самого момента, когда на меня обрушился рев истребителя. И тут же наслаждение пронзило меня с такой силой, что я рухнула, подстреленная сладострастной очередью. Брюно наверняка подумал, что я в обмороке, он начал трясти меня за плечи и кричать: «Что с тобой? Что с тобой?» Его лицо постепенно расплывалось передо мной, пока мои веки наконец не сомкнулись. Я прекрасно выспалась и наутро проснулась необычайно бодрой. Брюно уже сидел за столом, разбирая свою партитуру. Он спиной почувствовал мое пробуждение. Не оборачиваясь, он спросил, может, у меня кто-то появился в жизни. Я сказала «нет». Но могла бы сказать и «да». «Сегодня ночью ты кричала так, словно я тебя истязал», — продолжал он. Я пробормотала, что нет, мне не было больно. И разговор оборвался.

Брюно вроде заново обрел душевное равновесие или, по крайней мере, желание работать. Почти всю свою увольнительную он провел за рабочим столом. Мне нравилось наблюдать за тем, как он работает. И еще я думала о том, что, может, его и Цурукаву удастся примирить. Разве моя мать — не отличный пример? После обеда мы обычно прогуливались вдоль канала. Деньки стояли еще очень теплые. По пути мы присаживались на террасе кафе и выпивали по стаканчику пастиса. Он вновь без конца говорил о поездке в Милан.