Охотники до чужих денежек

Ей-то что, она мать! Она его любого любит и все стерпит. Лишь бы жив был и здоров. А что пьет... Так сейчас и бабы пьют, чего же ему, мужику, не выпить. Деньги опять же в дом несет, не куда-нибудь...

– Мать! – Данила открыл один глаз, когда мать попыталась снять с него джинсы. – Оставь меня.

– Так я это, штаны только хотела с тебя снять. Неудобно в штанах-то, сынок!

– Мать! – Он осторожно отвел ее руки от ремня джинсов. – Не нужно.

Вера Васильевна горестно покачала головой и совсем уже было направилась в кухню, чтобы убрать со стола следы «пиршества» родного дитятки, когда Данила совершенно трезвым голосом спросил:

– Мать, а что ты знаешь про Потехиных?

Вера Васильевна приостановилась. Подбоченилась. Задумчиво пожевала нижнюю губу. И после некоторого замешательства произнесла:

– Да, наверное, ничего и не знаю. Всю жизнь почти дверь в дверь прожили, а спроси что о них – и сказать нечего. Одно знаю точно: не по средствам жили.

– Откуда сведения? – оживился Данила, подбивая повыше себе под спину подушку.

– Соседка Нинка, та, что над нами, всю жизнь в их театре уборщицей проработала. Зарплату с Потехиными в один день получала в одной кассе. В ведомости одной расписывались. Все раньше на виду были. Это не то что сейчас: всем в конвертах раздают...

– Мать, ближе к делу.

– А чего к делу? Двести рублей Ангелина получала, ну иногда чуть больше. А художник-то ее и того меньше. А жили соседи на широкую ногу. Одна дверь чего стоила. Тогда-то ни у кого таких не было: резная, дубовая. А потом сразу металлическую поставили. Вот и думай. Девка их в каких тряпках ходила всю жизнь, не мне тебе рассказывать. Сам небось все помнишь, хоть она и старше тебя была. Опять же машины меняли, как я перчатки не меняю.

– А чего про них бабы говорили? – с хитрецой во взгляде поинтересовался Данила, опуская ноги с дивана. – Ваше ОБС что талдычит?

– Это что же за ОБС такая?

– А это называется «Одна Баба Сказала», – заулыбался Данила недоумению матери. – Ну и?

– А всяко говорили, сынок. Бабы-то, им что? Им бы лишь языки почесать. Болтали, что и Эмка у них детдомовская. Потом стала вроде на мать походить, замолчали. Потом болтали, что у Алика семья где-то была раньше. Но алиментов никаких из зарплаты у него не высчитывали. Поговорили, посудачили, да и замолчали. Потом к спекулянтам их причисляли. А как же еще?! Уезжают, значит, на гастроли с двумя тощенькими сумочками, а возвращаются с десятью чемоданами. Бабы-то наши дотошные даже на рынке их караулили: может, говорят, начнут чем торговать. Арбузами или тряпками какими, раньше-то всего дефицит был. Потом опять замолчали.

– А почему арбузами?

– Так с юга всегда с тюками-то возвращались! Ежели в Питер едут, то оттуда пустые. А ежели куда на Кавказ, то уж жди с полными сумками.

– А вы и ждали! – фыркнул сын насмешливо.

– А нам-то что? Мы языки почесали, почесали да забыли. Эмку вон ихнюю на все лады песочили, как родители погибли. И опять же замолчали. А Зинка с первого этажа мне даже скандал устроила намедни. Говорит, девку оставь в покое. Да про тебя тоже...

– А что про меня?

– Говорит, пусть твой сморчок ее в покое оставит. Не по себе, мол, сук рубит.

– А ты что? – Глаза Данилы недобро блеснули.

– А я говорю... – Вера Васильевна замялась, опустив глаза, потом виновато пожала плечами. – А я что? Я говорю, что нам ихних проституток и даром не надо. А уж коли Даня мой захочет, то она сама ему на шею бросится.

– Так прямо и сказала? – Данила невольно рассмеялся. – И с чего же она мне должна на шею-то броситься, мать? Чем я вдруг для нее стану такой интересный?

– Мало что жизнь нам преподносит, – туманно пояснила Вера Васильевна, и тут, вдруг сделавшись донельзя загадочной и присев на краешек дивана, она зашептала: – Раньше-то бывало: обрюхатит малый девку, и все – дело сделано. Сейчас-то так не сделаешь. Сейчас они ученые, шалавы. Сразу бегут в милицию али в аптеку. Но ты, Даня, можешь своего добиться. Не смейся, не смейся! Эмка, она хоть и не нашего поля ягода, но она все равно всего лишь баба. А бабе, ей что в этой жизни нужно?

– Что? – заинтересовался сын, привставая на локтях.

– Ей мужик подле себя нужен сильный. Чтобы обеспечить и защитить сумел.

– А-а, – протянул Данила разочарованно и вновь рухнул головой на подушку. – Этого ей не нужно. Денег, сама говорила, что грязи.

– Пусть так. Но вот защита, думаю, ей скоро понадобится. Потому что следят за шалавой. Поверь мне – следят!

Словно и не было той бутылки водки, что стояла сейчас опорожненной на обеденном столе. Словно и хмель не буянил его голову, пригибая к столешнице. Будто и не тащила она его обессиленного на диван, и его безвольные ноги не чиркали при этом по драному линолеуму их пола.

Сын пружиной подскочил с дивана и, сузив глаза, вцепился ей в плечи.

– А ну-ка, мать, давай-ка быстро и по пунктам.

– Ой, господи! Аж напугал! Словно зверь какой вскочил.

– Может, ты и права: зверь я. Зверем был, есть и остаюсь. А звери, как известно, умеют защищать свое. Давай, мать, выкладывай, кто угрожает нашей девочке?