Охотники до чужих денежек

Все пораженно взирали на Эмму, доселе сидевшую с прямой спиной и высоко державшую подбородок, а сейчас вальяжно раскинувшуюся на стуле. Даже выражение ее глаз изменилось. Куда подевалась вскормленная родителями интеллигентность?! Откуда этот злобный блеск в синих глазах? А речь?! Девочка, в совершенстве знающая два иностранных языка, не говоря о родном русском, и такое!..

– Эмма?! – повысил голос Симаков. – Что происходит?!

– Вот именно, дядя Гена! Вот именно! Что происходит?! Что за херня здесь происходит вообще?! Кто-нибудь потрудится мне объяснить?!

– Мы хотели... – начал растерянно Григорьев.

– А мне наплевать, что вы хотели! – повысила она голос до крика. – Плевать!!!

Подождав, пока рокот возмущения за столом стих, она демонстративно спокойно достала из маленькой сумочки две стодолларовые бумажки, скрученные спиралькой. Швырнула их на свою тарелку и, грациозно поднявшись из-за стола, виновато пробормотала:

– Вы уж простите, если что не так. Просто...

– Ну, знаешь! – Симаков замотал покрасневшей шеей, ослабляя узел галстука. – Так себя вести простительно...

– Дядя Гена! Я попрошу! – перебила она его с нажимом в голосе и, чуть понизив тон, закончила: – Я попрошу, чтобы никто и никогда не лез ко мне! Запомните это: никто и никогда!..

Эмма повернулась к ним спиной и пошла к выходу из банкетного зала, чувствуя затылком сверлящий взгляд одного из сидящих за столом. Она не могла знать, кто это был. Даже предположить было бы непозволительной смелостью с ее стороны. Она просто шла и знала, что позади остался человек, ненавидящий ее люто, к которому при других обстоятельствах она никогда бы не повернулась спиной. Никогда...

Но сейчас она не была с ним один на один, где он мог продемонстрировать свое силовое превосходство. Сейчас она была под защитой этой стаи лицемерных тугодумов, отягощенных большими кошельками и, как вытекающее отсюда, определенными обязательствами перед другими членами этой стаи. Возможно, что они даже сами не подозревали, каким вожаком были ведомы. Как не подозревали, что ведомы могут быть только лишь в одном направлении – к бесславному финишу.

Глава 12

Вера Васильевна с грохотом отодвинула табуретку и, нависнув глыбой над сидящим в замешательстве сыном, трагически изрекла:

– Плохо дело, сынок!

– Что такое? – не сразу понял он.

– Коли ты за бутылкой решил спрятаться, значит, дело плохо! – Она тяжело вздохнула и потянула за горлышко бутылку водки, крепко удерживаемую сыном. – Отдай!

– Мать... Я тебя умоляю... – Он угрожающе мотнул коротко стриженной головой с посеребренным сединой жестким ежиком волос. – Лучше уйди...

Вера Васильевна скорбно поджала губы и, выпустив из рук горлышко бутылки, вышла из кухни. Данила проводил ее пустым взглядом и заученным движением принялся отвинчивать пробку.

Да, он дал себе слово, что больше не выпьет ни капли. Да, он и этой... пообещал, что не притронется к бутылке. Но она посмеялась над ним. Она надругалась над его чувствами, глубину которых ему и самому-то не измерить.

Данила наполнил двухсотграммовый стакан и залпом опрокинул его содержимое себе в рот. Ни горечи, ни спазма в горле. Ничего, что раньше обычно сопутствовало выпивке.

– Ушла, как к себе домой... – мрачно пошутил он. Взял горбушку черного хлеба, посыпал ее солью и принялся от нее жадно откусывать.

Как у них все просто – у богатеньких да красивеньких. Они уже родились с серебряной ложкой во рту. Им не нужно рвать зубами и драть когтями, пытаясь оттяпать хоть небольшой кусочек от жирного пирога. Им этот самый пирог предначертан уже во чреве. Им остается только выбрать, с какой стороны поудобнее пристроиться к этому самому пирогу. А еще и того лучше: схватить его полностью и пользоваться, и пользоваться им беспредельно.

Ему вот, Даниле, никто такой привилегии не даровал. Был он изначально и пожизненно заклеймен жизнью как «народная масса». Кто-то скептически изогнет бровь: мол, что это такое? Мол, не существует такого понятия. Вернее, оно существует, но не как социальный класс...

Черта с два, господа! Она была, есть и будет существовать вечно и именно как социальный слой. Фундаментальный слой во имя и на благо сильнейших и умнейших мира сего. И видится она ими с высоты их незыблемого аристократического полета как нечто безликое, серое и копошащееся где-то внизу, куда взор их падает лишь изредка, да и то если из этой серой массы выползет какой-то наглый выдвиженец и начнет вдруг отчаянно мозолить им глаза.

Сначала взор их наполняется недоумением. Затем, возможно, интересом. Но все же чаще подобные выползни вызывают у них раздражение.

Каждый сверчок должен знать свой шесток!..

Об этом ему всю жизнь твердила его мать – Вера Васильевна, провлачившая свои шестьдесят лет тягловой лошадью, не знавшей сладкого куска, а знавшей лишь понукание и кнут. То санитарка в больнице, то уборщица в магазине, то дворничиха в их дворе.