Охотники на мамонтов

«Куррумба» означало также «лебедь». Первоначальный, узкий смысл этого слова был именно таков. Это было название большой белоснежной птицы, перелётные стаи которой появлялись на озере, как только вскроется лёд.

Пролетели лебеди, это значит — кончились морозы, пришла пора песен и птичьего гомона. Вместе с первыми птицами прилетает радость ко всему живому.

Но «Куррумба» означало также «старшая мать лебедей», мать — повелительница всех лебединых племен.

Лебединая мать, Куррумба, имеет таинственную силу. Она может оживлять всё, что уснуло или ослабело во время долгой зимы.

…В одну из теплых весенних ночей Уоми проснулся, сбросил с себя меховое покрывало.

Кругом было всё, как обычно. Спали на привычных местах домашние. Чуть тлели угольки погасшего очага, и в просвете дымовой дыры уже сияла заря.

Уоми улыбался.

С первой весенней порой снова и снова повторялся его прежний волнующий сон. Ему снилась девушка. Это была та самая, с ясными, как луна, глазами и волосами цвета соломы, которая снилась ему столько раз с тех пор, как он вернулся на родину.

Сон начинался, как всегда, поисками лодки и встречей у ольховых кустов. И опять девушка звала его туда, к берегам Большой Воды, и говорила, что только там она откроет ему своё имя.

Уоми накинул одежду и осторожно вышел.

Улица между домами, ещё недавно блиставшая снеговой белизной, стала тёмной и покрылась лужами.

Тихие звуки заставили Уоми прислушаться. Это был странный шум, который прерывался отзвуками глухих ударов.

Вскрывалась река. Прибыла вода, ломала ледяную кору, дробила её на тысячи тяжёлых кусков.

«Река начала, скоро начнёт и озеро».

Уоми с восторгом вдыхал бодрящий воздух.

— Куррумба! Куррумба! — говорил он и прижимал обе ладони к сердцу.

И, как бы в ответ на его призыв, из-за леса показалась стая птиц. Это были первые лебеди весны.

И пылкому воображению Уоми казалось, что впереди них летит сама великолепная Куррумба, чудесная лебединая мать, подгоняемая теплым ветром.

«Скорее, скорее! Полетит и Уоми в свадебный поход на край света. Куррумба уже прилетела…»

* * *

Когда прошёл лёд, Уоми и его дружина заторопились окончить последние сборы.

Молодёжь рвалась в путь. Карась и Ходжа настаивали на том, что надо ещё переждать. Старики мазали салом священные посохи невидимых духов-покровителей. Они жгли перед ними съедобные приношения. Они молили их защитить детей от опасностей.

Перед самым отъездом к дружине Уоми стало примыкать всё больше и больше народу.

В поход собралась вся молодёжь. К ним присоединились вдовые мужчины и даже некоторые из женатых, жёны которых состарились и поседели. Из старших собрался в поход также Сойон. Жена его бросилась в погребальный костёр, который зажгли, когда справляли тризну по убитому суаминтами Сойону-младшему. Она хотела сопровождать его в странствиях по рекам и озёрам страны теней.

Гунда крепилась изо всех сил. Её привязанность к сыновьям, особенно к Уоми, не ослабевала с годами.

Она гордилась его удалью. Она краснела от счастья, когда при ней говорили о подвигах её сына.

Уоми уходит, она больше не увидит его. Он уйдёт не только из Ку-Пио-Су. Он уйдёт к той, которая ему снится.

Если он и вернётся, то вернётся не к ней, не к Гунде. Он построит новый шалаш для девушки с Большой Воды.

Ледоход прошёл, и озеро очистилось ото льда. Гунда с тревогой выходила на берег и следила, не начала ли убывать вода.

Нет, нет! Она ещё прибывает. Сегодня она ещё выше затопила берег, чем накануне.

Гунда поднималась на холм и смотрела оттуда, как река и озеро сливались в одно огромное море. Весна соединяла то, что было в разлуке весь год. Заливные луга, затопленные половодьем, стали продолжением озера и реки и были местом их слияния. Больше не было Рыбного Озера и отдельной от него реки. Было одно широкое, безбрежное море Ку-Пио-Су. Над ним летали чайки, плавали стаи лебедей. Сама лебединая мать, Куррумба, умывала в воде свои белоснежные крылья.

Как-то вечером вернулся Уоми и весело крикнул:

— Ну, вода стала сохнуть!

У Гунды упало сердце. Она встала и ушла, чтобы посмотреть, не ошибся ли Уоми.

Нет, он не ошибся. Вода отступала, и большой камень, который ещё утром был затоплен, теперь выглянул из воды и завтра выйдет совсем на берег.

В эту ночь щёки Гунды были мокры от слёз.

— Уоми уедет! Уоми уедет! — шептала она.

Кругом спят. Никто её не услышит.

Вдруг чья-то рука обвила её шею. Это была Кунья.

С тех пор как Пижму выгнал Кунью, дом Гунды стал для неё своим. Когда Пижму увезли в Каменную Щель, родные звали её назад. Старик остался в подземелье колдуньи. Он отослал сыновей, и вот уже больше месяца о нём не было ни слуху ни духу. Кунью уводили иногда братья и сёстры обедать, но вечером она всё-таки возвращалась и укладывалась спать рядом с Гундой. Гунда заменила ей мать.

Гунда ласково провела рукой по её лицу. Оно горело и было так же мокро, как её собственное.

Обе женщины обнялись и уснули. Им не нужно было ни о чём спрашивать друг друга. Они плакали об одном и том же.

Отъезд

На заре Гунда встала деятельная и бодрая, как всегда.