Охотники на мамонтов

Еще бы она этого не помнила! Она пыталась сказать ему то же, что хотела бы сказать сегодня, – хотела бы, да никак не могла: о том, что она к нему чувствует, как наполняет это чувство все ее существо, – чувство, для которого у нее еще не было слов. Даже сказать, что она любит его, было недостаточно.

– Я не уверен, есть ли на свете слова, чтобы высказать то, что я хочу сказать тебе… «Прости» – это пустой звук, но я не знаю, как сказать иначе. Прости, Эйла, я виноват перед тобой больше, чем могу выразить. Я не мог, я не имел права брать тебя силой, но сделанного не воротишь. Я могу сказать, что больше этого никогда не случится. Я скоро уйду, как только Талут скажет, что уже можно отправляться в путь, что это уже безопасно. Это твой дом… Здесь тобой дорожат, тебя любят. Ты – Эйла из народа мамутои. Я – Джондалар из зеландонии. Пора мне отправляться домой.

Эйла не в силах была произнести ни слова. Она опустила голову, пытаясь скрыть слезы, сдержать которые не могла, и вновь начала чистить Уинни. У нее не было сил глядеть на Джондалара. Он уходит. Возвращается к себе – а ее с собой не зовет. Он не хочет ее. Не любит ее. Глотая слезы, она водила ворсянкой по лошадиной спине.

Джондалар стоял, глядя ей в спину. «Ей нет до меня дела, – думал он. – Я мог бы уйти давно». Она повернулась к нему спиной; он хотел оставить ее наедине с лошадьми, но движения ее тела говорили ему что-то, что он не в силах был осознать. Это было всего лишь ощущение – как будто что-то не так; но все же он не осмелился сразу уйти.

– Эйла…

– Да, – отозвалась она, все еще стоя к нему спиной и стараясь владеть своим голосом – только бы не сорваться на крик.

– Могу я… что-то сделать для тебя, прежде чем уйду?

Она ответила не сразу. Ей хотелось сказать что-то, что изменило бы его намерения, и она в отчаянии решила прибегнуть к тому, что сближало его с ней. Лошади… Он любит лошадей, любит Удальца. Ему нравится ездить на нем.

– Да, можешь, – наконец произнесла она, стараясь говорить ровным тоном. – Помоги мне учить Удальца… пока ты здесь. Я не могу уделять ему столько времени, сколько следует. – И тут она решилась повернуться к нему.

Мог ли он подумать, что она совсем бледная и вся дрожит?

– Не знаю, сколько я здесь пробуду, – ответил Джондалар, – но сделаю все, что в моих силах.

Он хотел сказать ей больше: о том, как он ее любит, о том, что он уходит, потому что она заслуживает человека, который любил бы ее безоговорочно, – такого, как Ранек. Он опустил глаза, подыскивая подходящие слова.

Эйла боялась, что больше не сможет сдерживать слезы. Она повернулась к кобыле и стала снова чистить ее, потом, прыгнув на лошадь, помчалась во весь опор. Удалец и волчонок устремились следом за ней. Джондалар стоял пораженный, пока они не скрылись из виду, потом повернулся и пошел назад к дому.

* * *

В ночь перед Праздником Весны радостное волнение достигло такой силы, что никто не мог уснуть. И дети и взрослые – все бодрствовали допоздна. Лэти была особенно возбуждена, нетерпеливо ожидая завтрашней краткой церемонии, означающей, что она уже достигла женской зрелости и может начать готовиться к ритуалу Посвящения.

Физически она уже созрела, но ее женское достоинство не будет полным до этой церемонии; главная ее часть – ритуал Первой Радости, когда один из мужчин отворит ее лоно, чтобы оплодотворяющий дух Великой Матери вошел в него. Только став способной к материнству, она будет признана женщиной в полном смысле слова, сможет завести свой очаг и заключить союз с мужчиной. А до тех пор она будет учиться всяким познаниям о женской жизни, материнстве и мужчинах от старших женщин, от Тех, Кто Служит Великой Матери.

Все мужчины, кроме Мамута, были удалены из Мамонтового очага. Женщины собрались здесь – они наблюдали, как учат Лэти перед завтрашней церемонией, и сами давали ей советы, поддерживали ее словом. Эйла, хоть и была куда старше, тоже почерпнула для себя много нового.

– От тебя не так уж много потребуется завтрашней ночью, Лэти, – объяснил Мамут. – Потом придется научиться большему, но пока что просто примечай. Талут объявит о твоем совершеннолетии, а потом я дам тебе мут. Храни ее как следует, пока не заведешь свой очаг.

Лэти, сидевшая напротив старика, казалась немного напуганной, но всеобщее внимание, скорее, доставляло ей удовольствие.

– Видишь ли, после завтрашней церемонии ты не должна оставаться наедине с мужчиной, даже разговаривать с мужчиной один на один.

– Даже с Данугом и Друвецом? – спросила Лэти.

– Да, даже с ними, – ответил старый шаман и объяснил, что в это переходное время, когда она лишена защиты и охранительных духов детства, и полной силы женственности, она особенно подвержена разного рода зловредным воздействиям.

– А как насчет Бринана? И Ридага? – спросила юная женщина.

– Они еще дети, – объяснил Мамут. – Дети всегда защищены. Духи не оставляют их своим попечением. Потому-то тебя сейчас и надо оберегать. Духи детства покидают тебя, чтобы уступить место жизненной силе, силе Великой Матери.