Охотники на снегу

Конспиративная квартира Бориса поразила Валеру, обычно нечуткого к такого рода вещам, вопиющей безликостью. Странно, неужели приходящие сюда девицы (а квартира наверняка содержалась Борисом для этих целей) не приносили с собой ничего, кроме собственного тела. Не было ни запаха духов, ни забытой — второй — зубной щетки на полочке в ванной, ни скомканного носового платка в углу дивана. Может быть, безликость жилища помогала Борису освободиться, пусть на время, от чересчур выраженной собственной индивидуальности.

Но водка, которую Борис щедро разлил по стаканам, несомненно была куплена только им. Настоящая, как все у Бориса, водка, приготовленная, как положено, из ржаных, а не пшеничных зерен с использованием воды из речек Зузы и Вазузы, на чем настаивал Похлебкин в незабываемой книге о водке. Книга эта теперь не редкость, мало редкостей в их деле, а до драгоценной букинистической книги Валере не добраться никогда. Вечно так, одним все, а другим ничего, — Валера привычно процитировал Аверченко, не подозревая об этом.

Борис поднял стакан, коротко взмахнул рукой и без лишних слов выпил.

Сергей с «точки» в Купчино тоже промолчал.

— Ах, господа! — неестественным тоном (обращение было еще более неестественным — какие они друг другу к чертям господа) начал Юрасик. — Какого друга мы потеряли! Сколько раз я предупреждал его, чтобы он поосторожнее…

— Поосторожнее — что? — вмешался Валера.

— Вообще поосторожнее, — печально заключил Юрасик.

— Разве вы так часто пересекались? — Валера не мог обуздать неуместное раздражение.

— Мы всегда понимали друг друга, — несколько загадочно и обтекаемо отметил Юрасик. — Это со стороны могло показаться, что мы спорим, а на деле, Тигран любил со мной разговаривать.

Валера угрюмо смолчал.

— Тебя он ценил, ясное дело. Тоже любил. Уважал, — суетливо добавил Юрасик. Перечень глаголов, долженствующих описать то, что ему хотелось выразить, иссяк.

Сергей молчал по-прежнему.

— Какой человек был! — Определения у Юрасика закончились столь же внезапно, как глаголы. Но чувства остались, невыразимые и невыраженные, скорбные, переполняющие, искренние.

Юрасик протянул к шефу опустевшую рюмку. Незначительное мышечное усилие вернуло ему рюмку полную. Слов набиралось меньше, чем ржаных зерен, пущенных на приготовление рюмки аква витэ. На глаза Валеры навернулись неподдельные слезы. Было горько и от несчастья, и от невозможности выразить свою печаль.

Валере не требовалось копаться в себе, чтобы осознать, что раздражает больше: прорезавшаяся любовь Юрасика к покойному, которого на самом деле Юрасик терпеть не мог и боялся его при жизни, или заискивание этого гада перед Борисом. Раздражало и то и другое. Юрасик сейчас действительно верил в то, что они с Тиграном были связаны крепкой, по достойному солоноватой, в духе шестидесятых, мужской дружбой. Перед Борисом он кадил не из корысти, а исключительно от полноты душевной. А может, от любви к власти как таковой, в Борисовом воплощении. Валера не побоялся себе признаться, что раздражение было вызвано недовольством, — не он сам, Валера, служит предметом любви и почитания, пусть даже такого жалкого существа, как Юрасик.

Что же, надо подохнуть, что ли, чтобы заслужить достойное к себе отношение? В нетрезвом мозгу закачалась, укрепляясь по мере опьянения, мысль, что никто никогда не сумел оценить его по-настоящему. Жена? Что жена, где жена? Что думать о ней сейчас. Мать? На то она и мать, чтобы любить сына не рассуждая, но как раз от его маман такого не дождешься. Валера лихорадочно взалкал любви и уважения равного по полу и вспомнил, наконец, об Алике.

Алик не подведет, он придет в гости по первому зову и продемонстрирует все, что Валере требуется. У Валеры есть-таки собственные почитатели, причем не по долгу службы, как у Бориса. И с Юрасиком Алика не сравнить. Оба слабаки, конечно, но Алик все-таки покрепче будет. Надо Алика в гости пригласить в ближайшие выходные, на настоящего друга не тянет, но на бесптичье и жопа соловей.

Поминки как-то скомкались. Борис сурово наливался водкой, Сергей молчал, Юрасик говорил с чувством и не по делу. Поведение Валеры свелось к реплике: — А вы, батенька, дурак! — но реплике не вслух, а про себя. Снисходительность и высокомерие вступили в конфликт с самоуничижением, вызвав приступ тошноты; захотелось на воздух, но Валера терпел.

Он ушел последним, когда уже кончилась правильная водка, а Борис не подтвердил приглашения остаться на ночь. Денег на помин пожалел? Спального места? С него станется. А ведь его сотрудник погиб, их общий товарищ! Кулаком бы по столу! Шарахнуть, чтобы очнулись!

Но перед Валерой оказалась лишь дверь собственной квартиры, и зашел он тихо, опасаясь разбудить мать. Напрасно! Записка на столе в кухне извещала об ее очередной отлучке.

Валера лег, не раздеваясь, тяжелый сон потащил его по крутому склону — к обязательному обрыву, не иначе. Валера не верил снам. Он не запоминал их.

Борис и жена. Среда, четверг