Охотники за долларами

А разговор о подкупности федерального правительства привел мистера Ньюберри и мистера Дика Оверенда к разговору о подкупности городской думы. И оба они согласились вполне, что здесь дело обстоит отвратительно. В глубине души их более всего возмущало то, что они тридцать или сорок лет жили и работали, не замечая чудовищной испорченности городского самоуправления. Впрочем, они были так заняты!

В действительности же их разговор был отражением не столько их собственных взглядов, сколько охватившего весь город настроения.

Наступил момент, и по-видимому совершенно неожиданно, когда всех в одно и то же время осенила мысль, что городское самоуправление прогнило от основания до верхов. Определение резкое, но именно это слово гуляло по городу.

— Взгляните на членов управы, — говорил один обыватель другому, — они заплесневели от гнили! Взгляните на юрисконсульта — совсем прогнил! И сам мэр — тьфу!

Словно волной захлестнуло город это настроение. Жители удивлялись, как здравомыслящее население города могло терпеть над собой власть шайки негодяев, двадцати продажных олдерменов[13]. Их имена, толковали люди, стали во всей Америке синонимом уголовной преступности. Мнение это было так широко распространено по городу, что все накинулись на газеты, стараясь узнать из них, кто же такие были эти олдермены. Запомнить двадцать фамилий — дело нелегкое, особенно учитывая, что до того момента, когда презрение к городской думе волной прокатилось по городу, никто не знал и не пытался узнать, кто такие были эти олдермены.

По правде говоря, олдерменами были в течение пятнадцати — двадцати лет почти одни и те же лица. Некоторые из них работали в продуктовом деле, другие были мясниками, двое — мелкими лавочниками; все они носили голубые в клетку жилеты и красные галстуки и с семи часов утра уже бродили по овощным и прочим рынкам. Никто ими не интересовался; говоря «никто», мы подразумеваем, конечно, обитателей Плутория-авеню. Иногда, просматривая газету, наши плуторианцы наталкивались на изображения каких-то лиц и с удивлением на секунду задумывались: «А кто бы это мог быть? Но, взглянув на подпись, они говорили: «Ах, олдермен!.» — и переворачивали страницу.

— Чьи это похороны? — спрашивали порой плуторианцы прохожего.

— Кого-то из олдерменов хоронят, — отвечал тот, спеша по своему

— Да, да, вижу! Прошу извинения… А я думал, что это хоронят какое-либо важное лицо, — и оба, улыбаясь, расходились.

Где зародились этот гнев и негодование, до сих пор не вполне ясно. Говорили, что это только отплеск той большой очистительной волны, которая прокатилась по всей территории Соединенных Штатов. И действительно, не было ни одного округа, который бы она миновала. И каждый штат, каждая область приписывали себе честь ее зарождения. Но везде видели в этом явлении новое доказательство славного единства страны.

Поэтому если мистер Ньюберри и мистер Оверенд завели беседу об испорченности думы своего города, то они выразили этим только общее настроение, охватившее все население Соединенных Штатов. Действительно, сотни и тысячи остальных граждан города, которые раньше были так же мало заинтересованы в городских делах, как и они, приходили к тому же заключению. И по мере того, как обыватели начинали всматриваться в положение городских дел, они приходили в ужас от того, что там находили. Обнаружилось, например, что олдермен Шуфилдемф был гробовщиком. Подумать только! В управе города, где смертность составляла, а иногда и превышала сто пятьдесят человек в неделю, заседал гробовщик! Город, который собирался открыть новое кладбище и затратить на это четыреста тысяч долларов, допустил, чтобы в комитете по устройству кладбища принимал участие гробовщик! Но были дела и похуже. Олдермен Андеркатт был мясником. И это в городе, который еженедельно потреблял тысячу тонн мяса! А олдермен О’Кулиган, как это неожиданно раскрылось, был ирландцем. Вообразите: ирландец-олдермен принимает участие в полицейском комитете города, в то время как тридцать восемь с половиной процентов всей городской полиции состоят из ирландцев или их родственников!

В общем, все было мерзко, чудовищно и не подлежало сомнению, что, когда мистер Ньюберри твердил: «Хуже и быть не Может!» — он отдавал себе ясный отчет в том, что происходило в городе.

Как раз, когда мистер Ньюберри и мистер Дик Оверенд заканчивали свою беседу, позади их кресла показалась громадная, слоноподобная фигура мэра Грена. Он посмотрел на них сбоку — глаза его, резко выделявшиеся на рябом лице, напоминали две черносливинки — и, будучи прирожденным политиком, сразу догадался по их взглядам, что они разговаривали о том, о чем им говорить не полагалось. Но, будучи политиком, он сказал только: «Добрый вечер, господа!» — не обнаружив при этом ни малейшего признака неудовольствия.

— Добрый вечер, мистер мэр, — ласковым голосом сказал мистер Ньюберри, смущенно потирая руки.

Нет более печального зрелища, чем вид честного человека, захваченного на месте преступления, в тот момент, когда он смело и бесстрашно говорит о злодеяниях другого.