Охотники за долларами

— Добрый вечер, мистер мэр, — отозвался эхом мистер Дик Оверенд, также потирая свои руки, — сегодня тепло, не правда ли?

Мэр вместо ответа издал какой-то нечленораздельный, похожий на хрюканье, звук, что на муниципальном языке обозначает нежелание вступать в разговор.

— Слышал ли он? — шепотом спросил мистер Ньюберри, после того как мэр покинул клуб.

— Меня ничуть не беспокоит, даже если слышал, — вполголоса ответил мистер Дик Оверенд.

Полчаса спустя мэр Грен вошел в трактир, находившийся на одной из отдаленных улиц Нижнего города, где в задней грязной комнате помещался клуб Томаса Джефферсона.

— Ребята, — сказал он олдермену О’Кулигану и олдермену Фанферлю, которые играли в покер, — передайте вашим, что нужно держаться в тени и не вылазить. В городе по поводу предстоящих выборов много разговоров, которые мне не нравятся. Предупредите ребят, что сейчас такой момент, когда чем больше темноты, тем лучше.

Из клуба Томаса Джефферсона эти слова были переданы в клуб Георга Вашингтона, а оттуда в Эврика-клуб (цветной), в клуб Кошута (венгерский) и в прочие разнообразные патриотические центры Нижнего города. Вследствие этого там начала распространяться такая тьма, что даже честный Диоген со своим фонарем не смог бы осветить их дела.

— Если их корячит от желания поднять шум, — сказал мэру через день или два председатель клуба Георга Вашингтона, — то они никогда не смогут объяснить, отчего их пучит.

— Ладно, — внушительно сказал мэр, медленно и осмотрительно чеканя слова и пристально всматриваясь в лицо своего подручного, — вам нужно держаться сейчас осторожно, предупреждаю вас.

Взгляд, которым мэр окинул, своего приспешника, очень напоминал взгляд морского разбойника Моргана, который тот бросил на своего помощника перед тем, как вышвырнуть его за борт.

Между тем волна гражданского энтузиазма, отражаясь в разговорах на Плутория-авеню, росла с каждым днем.

— Дело скандальное, — сказал мистер Лукулл Файш. — Эти молодцы из городской думы — просто шайка негодяев. Мне пришлось на днях там побывать (в связи с обложением наших заводов по выделке содовой воды), и, знаете ли, я фактически убедился, что они берут взятки.

— Да, да, — сказал мистер Питер Спилликинс, с которым он беседовал, — совершенно верно!

— Это факт, — повторил мистер Файш, — они берут взятки. Я отвел казначея в сторону и сказал ему: «Мне нужно, чтобы вы сделали то-то и то-то», и при этом сунул ему в руку пятидесятидолларовую бумажку. И этот субъект взял ее, и взял с молниеносной быстротой.

— Взял? — спросил мистер Спилликинс, тяжело дыша.

— Взял, — ответил мистер Файш. — А ведь это уголовное преступление!

— Совершенно верно, — воскликнул мистер Спилликинс, — за это их можно посадить в тюрьму!

— Но они дошли до еще более чудовищного нахальства. Вы только послушайте, — продолжал мистер Файш. — На следующий день я отправился туда же к секретарю (все по тому же делу), сказал ему, что мне нужно, а затем протянул в окошко пятидесятидолларовый билет. И что же? Он с гневом отшвырнул его назад, прямо мне в лицо! Вы подумайте: он отказался взять

— Отказался? — ахнул мистер Спилликинс. — Отказался?

Подобные разговоры заполняли все досуги и все перерывы между делами в кругу лучших людей города.

Но среди общей неопределенности положения одно было тем не менее вполне очевидно.

«Волна» нагрянула, несомненно, в очень удобный момент, так как помимо гражданских мотивов дело шло еще о четырех-пяти вопросах исключительной важности, которые предстояло решить новой думе. Во-первых, об отчуждении в пользу города транспорта «Акционерного транспортного общества», что пахло многими миллионами, и затем — об упразднении монополии «Городской осветительной акционерной компании» — самый жизненный вопрос; далее, предстояло ассигнование из городских средств четырехсот тысяч долларов на покупку земли под новое кладбище и т. д. Многие, особенно обитатели Плутория-авеню, почувствовали, что вспышка гражданского гнева в городе произошла в очень удобный момент, как раз тогда, когда все эти вопросы созрели для решения. Все акционеры городского «Транспортного общества», и «Осветительной компании» — а туда входили лучшие люди города, с наиболее возвышенными умами, — понимали, что необходим огромный моральный подъем, чтобы «поднять» население и увлечь его за собой; если же невозможно добиться полного успеха, то — полагали они — следует добиться хоть частичного, в пределах возможного.