Охотники за голосами

Обо всем договорившись, братья решили устроить себе экскурсию по древнему городу и медленно двинулись в сторону вокзала. Всю прогулку Круглый расхваливал вкус и дешевизну «древней еды», сравнивал ее с Макдональдсом и «Сибирским бистро», сравнение получалось не в пользу последних. Кобылкин же, глядя по сторонам и периодически выступая экскурсоводом для Круглого, мучительно придумывал и перебирал слова и действия, чтобы император поверил им на слово.

Около 11 часов вечера они уверенной походкой прошли мимо жандарма, стоявшего на дальнем углу вокзала. На его вопрос «куды прем?» и неприятное движение руки к кобуре с револьвером Кобылкин твердо и даже грубовато ответил: «Губернатору справку передать для Царя, из губернской канцелярии мы. А коли будешь под ногами путаться и мы опоздаем из-за твоей дурьей головы, я на тебя лично ему пожалуюсь, понял?» Видя нерешительность жандарма, Кобылкин нарочито громко и не таясь продолжил на ходу разговаривать с собеседником, поглядывая одним глазом на жандарма: «Я ему говорю, ты секретарь, ты бумаги и складывай губернатору, беги и сам неси. А он мне, мол, выручай, батюшка, век не забуду, не могу, мол, из канцелярии выйти, на проводе с Петроградом! А я могу? У меня делов-то нету боле! Вот прямо счас все расскажу господину губернатору, ну или его товарищу, ей-богу расскажу!» Круглый, несмотря на остроту ситуации, чуть не покатывался от смеха, слушая артистичного Кобылкина. Подумал про себя, что в самом деле бардак и никто вокруг им не сможет сказать определенно, что происходит. Ведь даже почетный караул не выставили к царскому поезду. У жандармов тоже голова кругом: царь как снег на голову, губернское начальство, петербургская прислуга с поезда туда-сюда. Правильно говорит Кобылкин: только тут и есть шанс!

Прокравшись под самим поездом на четвереньках к спальному вагону, братья замерли. В тамбуре должен был стоять только один часовой. И тут им повезло. Казак, стоявший на часах в тамбуре царского спального вагона, то ли борясь со сном, то ли заразившись общей расслабленностью и ощущением безнадежности после всех злоключений царского поезда, открыл дверь, легко спрыгнул с площадки и прошел вдоль поезда к тамбуру соседнего вагона. Послышались глухие голоса, звук огнива. Братья по скрипу шагов и долетавшему табачному запаху поняли, что часовой закурил в нескольких шагах, и, не сговариваясь, стараясь даже не дышать, вылезли из-под вагона, пулей влетели в открытый тамбур, тихо приоткрыли дверь, ведущую в вагон, просочились в нее и аккуратно закрыли изнутри. Спрятавшись за массивной бархатной шторой в прихожей спального вагона, они крепко схватились за руки и еле удержались, чтобы от радости не крикнуть «Ура!». Особенное облегчение испытывал Круглый, ведь ему не пришлось никого скручивать, переодеваться, изображать из себя часового и подвергаться прочим смертельным рискам.

Его Императорское Величество

Братья, сидя на корточках за шторой, почти дремали, когда услышали, как открылась дверь, послышались едва различимые благодаря ковру шаги в направлении большой кровати в дальнем углу. Кобылкин одним глазом выглянул из-за шторы, Круглый тоже пытался высунуть голову снизу, чтобы посмотреть на царя. Сашка подумал: «Пожалуй, никто и никогда не видел царя в одиночестве, предоставленным самому себе!»

Император рухнул лицом на кровать, сгребая пальцами шелковое покрывало. Хрипло прозвучал то ли протяжный стон, то ли рык, то ли вой загнанного, погибающего человека. Царь медленно поднялся, сбросил с себя шинель, встал на колени и принялся горячо молиться перед иконой Спасителя. Братья не слышали молитвы, но голос, печаль, горечь царской мольбы глубоко, до мурашек по спине поразили обоих. Николай Второй медленно поднялся, присел к столу и взял стоявшую на нем фотографию. «По-моему, жена с детьми» – еле слышно, встревоженным шепотом, задыхаясь от волнения, произнес Женька. За более чем 30 лет своей жизни он не видел такого потрясенного горем, подавленного и несчастного человека. Кобылкин в ответ на шепот толкнул его локтем в бок, но было ясно, что он и сам поражен наблюдаемой сценой.

Тем временем царь поставил фотографию перед собой на стол, достал из ящика стола тетрадь, открыл и принялся что-то в ней писать. Кобылкин тихо шепнул Женьке: «Делай как я и помалкивай». Они медленно и совершенно беззвучно благодаря ковру друг за другом вышли из-за шторы, сделали пару шагов вперед и замерли в растерянности. Царь метрах в пяти от них продолжал что-то писать, не замечая гостей из будущего. Гости рассматривали царя со странным чувством – так далек был этот человек в годах, с идеальной осанкой, аккуратно подстриженными усами и бородкой от привычного образа из учебников. Царь повернул голову и еще раз посмотрел на фотографию своей семьи.