Охотники за голосами

«Сейчас заметит нас, испугается, закричит, и все пропало!» – подумал Женька, потом почему-то вдруг еще подумал о том, что он не сможет, не посмеет броситься на этого человека, заткнуть ему рот ладонью, схватить за руки, пока Сашка будет объяснять ему, что бояться их не следует. Какие-то незнакомые чувства бродили где-то глубоко то ли в сердце, то ли в мозгу от осознания, что он видит перед собой царя Российской Империи. Круглый, удивляясь самому себе, думал, что в без всяких принуждений и видимых причин становится самым настоящим монархистом.

Кобылкин в это же время мучительно соображал, с чего начать, и вдруг ясная идея озарила его. Глядя на скрипящее по бумаге царское перо, он понял, что нужно говорить! Сашка упал на колени, дернул за руку Круглого, заставляя его следовать своему примеру, и негромко сказал:

– Ваше величество, Николай Александрович, простите нас за вторжение! Только дайте сначала хоть слово сказать.

Они ждали какой угодно реакции, но только не той, что увидели. Царь, не вставая со стула, повернул голову. Лицо его выражало совершеннейшее непроницаемое спокойствие, как будто именно их он и ждал уже полчаса, а не стонал в бессилии на кровати и не молился дрожащим, срывающимся голосом. Затем монарх поднялся, положил перо и сделал шаг навстречу незваным гостям. Его осанка и поза выдавали только простоту и достоинство. Несчастья последних дней, скитания в попытках прорваться в Царское село к семье, горькая доля пленника в неосвещенном тупике запасных путей псковского вокзала – все это не оставило ни следа на его лице… Казалось, что точно так же он принимал бы гостей где-нибудь в зале Зимнего Дворца. После короткой паузы он все тем же спокойным голосом сказал:

– Встаньте, прошу вас. Чем могу быть полезен моим подданным, которые удивительным образом, словно воры, оказались в спальне своего государя без всякого на то приглашения?

Сашка был поражен и одновременно благодарен Николаю за умение быть непроницаемым и спокойным на людях в любых обстоятельствах. Он поднялся, почувствовал, что Женька следует его примеру, и, едва сдерживая волнение от реальности потрясающей, самой невозможной, невообразимой и желанной много лет минуты, сказал:

– Я Александр Николаевич Кобылкин, а это мой брат Евгений Романович Кругликов. Предки наши из казаков, сами мы из Сибири, из Томска.

В этот момент невозмутимое лицо царя дрогнуло – словно тень пробежала по нему. Николай отвернулся к зашторенному окну, чтобы не выдать своего волнения, и все так же спокойно, настойчиво повторил вопрос, не глядя на братьев:

– Почему мои любимые казаки из моей любимой Сибири не на фронте, не по форме одеты и находятся у меня в спальне?

Сашка чувствовал, что наступает решающий момент. Круглый, ничего не стесняясь, вертел головой, глядя то на царя, то на брата – чувствовалось, что вот-вот он сам все возьмет в свои руки и начнет говорить. Сашка выдохнул и произнес, словно актер на сцене, давно заученный текст: «Ночью повернули с Вишеры назад, так как Любань и Тосно оказались занятыми восставшими. Поехали на Валдай, Дно и Псков, где остановился на ночь. Видел Рузского. Он, Данилов и Саввич обедали. Гатчина и Луга тоже оказались занятыми. Стыд и позор! Доехать до Царского не удалось. А мысли и чувства все время там! Как бедной Аликс должно быть тягостно одной переживать все эти события! Помоги нам Господь!»

В вагоне наступила тишина; Николай, слегка двинув бровями, сделал шаг к столу, закрыл тетрадь, потом посмотрел на гостей, как бы оценивая расстояние до них, и сказал:

– Все верно, только я не успел еще написать про Аликс, но видит Бог, что хотел! Как это все понимать? Вы заглядывали из-за моей спины?

Вместо ответа Сашка продолжил:

– «Лег спать в 3 часа, так как долго говорил с Н. И. Ивановым, которого посылаю в Петроград с войсками водворить порядок. Спал до 10 часов. Ушли из Могилева в 5 час. утра. Погода была морозная, солнечная. Днем проехали Вязьму, Ржев, а Лихославль в 9 часов». А завтра, ваше величество, вы напишете: «Кругом измена и трусость и обман!» И эти слова во всей России будет знать любой школьник и студент даже через сто лет.

Николай Второй смотрел на гостей и понимал, что никакие это не его подданные, что они не рылись в его бумагах, не подсматривали из-за плеча, и что они здесь не со злым умыслом. Но он не мог составить никакого представления об этих людях, несмотря на весь свой громадный опыт общения с посетителями. В этот момент Сашка сказал:

– И что послезавтра вы напишете, я тоже знаю, и что будет с вами, с вашей любимой семьей, и что будет с вашей Империей.