Охотники за каучуком

Просьба легко выполнимая. К вечеру того же дня лодка с четырьмя крепкими гребцами была готова к отплытию. К корме ее прикрепили щит из листьев банана, чтоб защитить пассажиров от обжигающего солнца — чрезмерная, но любезная предосторожность.

Шарль тем временем закончил длинное послание жене. Актрисы, по его подсказке, тоже написали мужьям. Затем все четыре письма запечатали в большой пакет и вручили лоцману шхуны. Его и остальных членов экипажа француз щедро одарил деньгами в обмен на почтовые услуги.

Шхуна, взяв на борт необходимый запас продовольствия, пустилась в обратный путь. А пирога, на которую тоже погрузили все необходимое для небольшого путешествия, проворно начала подниматься вверх по реке.

Десять часов спустя она без приключений пересекла Со-Эрмину и, после двухчасового привала на островке Суанти-Казаба, проплыла еще километров тридцать.

На ночь все устроились в гамаках, привязанных к большим прибрежным деревьям. Едва рассвело, путь продолжили, и с первыми лучами солнца лодка уже вошла в бухту, где швартовалась флотилия Робенов.

Здесь же находился деревянный причал, чуть приподнятый над водой, очень удобный. Охрана флотилии была поручена нескольким семьям, жившим на берегу в просторных, обустроенных хижинах. К хижинам прилегали огороды, где поселенцы выращивали овощи и снимали плоды с деревьев.

Признав молодого человека, сторожа бросились к нему навстречу с приветствиями.

— Отец и братья дома? — спросил Шарль, как только пирога замедлила ход, огибая бухту.

— Да, господин, — ответило ему хором несколько голосов.

— Хорошо, спасибо. Нужно приналечь на весла, друзья мои, — обратился молодой человек к гребцам. — Я вас отблагодарю.

Чернокожие, и без того наслышанные о щедрости колонистов из Марони, услышав такое обещание, склонились над веслами, издавая своеобразное сопение, которым всегда подстегивали себя при гребле.

Пирога буквально полетела над спокойными водами залива. Его ухоженные берега резко отличались от изломанной линии побережья. Диким зарослям — обычной для местных рек картине — пришлось здесь отступить.

Может, обустройство сделало берега менее живописными, но зато, без сомнения, гораздо более удобными для навигации.

Новые породы заменили в диких лесах старые деревья, грозившие каждую минуту свалиться на головы путешественников или перегородить фарватер. Да и нельзя сказать, что два ряда банановых растений с широченными листьями, согнутых под тяжестью свисавших гроздьями плодов, радовали глаз меньше, чем те дебри, за которыми прежде ютился жалкий шалаш гвианских робинзонов.

Вскоре перед лодкой выросла огромная гряда скал, перегородившая бухту. Казалось, дальше вверх хода нет.

Но на правом низком берегу открылся узенький рукотворный канал, огибавший скалы. Сделав крюк метров в двести, лодка оказалась в широком ручье.

Еще несколько взмахов веслами, и пирога из железного дерева осторожно вошла в крохотную бухту, дно которой устилал красноватый песок, а берега осеняла великолепная роща кокосовых пальм.

Гребцы причалили, начали выгружать багаж, а Шарль тем временем помогал пассажиркам сойти на берег.

Вскоре маленький отряд, покинув Кокосовую бухту, зашагал по аллее манговых деревьев, буквально утопавшей в тропических цветах. Зрелище это неизменно вызывало восхищение путешественников. И справедливо!

В глянцевой листве, сквозь которую проглядывали, словно золотые с бронзовым отливом яблоки, плоды манго — соперника апельсина, громко галдели привычные для этих мест кассики[139] и туканы; над головой стремительно проносились с оглушительными криками пары попугаев; колибри щебетали в венчиках цветов, соперничая с ними в яркости и свежести красок, а на верхних ветвях кувыркались ручные обезьяны, с забавным видом гурманов поглощая манго — свое любимое лакомство.

Несмотря на щемящую тревогу, Шарль, увидев обворожительную картину, краше которой ничего на свете для него не было, почувствовал облегчение. Так даже не слишком впечатлительный человек всегда испытывает радость, когда возвращается, познав тяготы и невзгоды жизни, в родительское гнездо, где прошло его детство.

Но тут же его изболевшееся сердце вернулось к образам милых пленников, всего полгода назад резвившихся здесь среди цветов и пташек, и горькое рыдание вырвалось у него из груди.

— Господин Шарль! — окликнул его внезапно кто-то с радостным изумлением.

К Шарлю спешил, раскрыв объятия, пожилой негр. Он был аккуратно одет в хлопчатобумажную рубаху, короткую куртку и полотняные штаны. Босой, но с соломенной шляпой на топорщившихся седых волосах.

— Да, это я, — грустно проговорил молодой колонист, пожимая руки старика. — Я это, милый мой Ангоссо.

— Горе какая, хозяин? Хозяйка, дети хорошо?

— Очень надеюсь.

— Как! Вы не знать!.. Горе какая?

— Мои дома, да?

— Дома, хозяин… А мой дорогой белый малыш, так любить старый негра… не болеть?

— Болеет, бедный мой друг, болеет.

Обескураженный старик продолжал бормотать что-то невразумительное, глядя с удивлением на измученных доро́гой путешественниц. Шарль добавил: