Охотники за микробами

Кох был рад, что ему удалось заразить сибирской язвой этого маленького мышонка, который стоит так дешево и с которым так легко манипулировать. В продолжение нескольких дней он повторял тот же самый опыт: заражал одного мышонка за другим и каждое утро находил нового мертвого зверька, кровь которого кишела мириадами этих спутанных нитей и палочек, – этих неподвижных палочек толщиною в одну двадцатипятитысячную часть дюйма, которые никогда не встречались в крови здорового животного.

«Эти палочки должны быть живыми, – рассуждал Кох, – потому что на щепочке, от которой я заразил мышонка, было максимум несколько сот этих бацилл, а в течение каких-то двадцати четырех часов они размножились до целых миллиардов. Мне очень нужно увидеть, как они растут, а внутрь живого мышонка заглянуть невозможно…»

«Как мне увидеть их рост?» – Этот вопрос преследовал его неотступно, пока он считал пульс у своих пациентов или смотрел их языки. По вечерам он наскоро съедал свой ужин и, буркнув «спокойной ночи» фрау Кох, запирался в своей маленькой лаборатории, пропахшей мышами и карболкой, и искал способ, как вырастить эти палочки вне тела мышонка. Он ничего не знал еще о дрожжевом бульоне, придуманном Пастером, и его опыты отличались такой же примитивной оригинальностью, как попытки первого пещерного человека получить огонь.

«Попробую вырастить эти палочки в чем-нибудь, по возможности близком к животной ткани», – решил Кох и поместил крошечный, величиной с булавочную головку кусочек селезенки от мертвого мышонка в каплю водянистой влаги из бычьего глаза.

«Это должно быть для них подходящим питанием», – пробурчал он.

«Но, может быть, они нуждаются для своего роста в температуре мышиного тела?» – подумал он и соорудил неуклюжий термостат, подогреваемый масляной лампой. В эту ненадежную машину он и поместил между двумя плоскими стеклышками свою каплю жидкости из бычьего глаза. Среди ночи, когда он уже лежал в постели, но не спал, он вдруг поднялся, чтобы убавить немного огонь под термостатом, но вместо того, чтобы вернуться в постель, стал снова и снова просматривать под микроскопом свои стеклышки с заточёнными в них крошечными палочками. Иногда ему казалось, что они как будто растут, но он не мог быть в этом абсолютно уверен, потому что другие микробы каким-то коварным путем умудрялись пробираться в образцы между этими стеклышками и, быстро размножаясь, забивали палочки сибирской язвы.

«Мне необходимо вырастить их в чистом виде, без всякой примеси других микробов», – пробормотал он и принялся настойчиво искать способ добиться этого. От этих упорных поисков глубокая морщина легла у него между бровями, а возле глаз образовались «гусиные лапки».

Наконец в один прекрасный день в его голове вдруг сложился удивительно легкий и до смешного простой способ изучать без помех рост этих палочек.

«Я их помещу в висячую каплю, в которую не сможет проникнуть ни один микроорганизм».

На чистое очень тонкое стеклышко Кох поместил каплю водянистой влаги глаза только что убитого здорового быка; в эту каплю он пустил крошечную частицу селезенки, только что вынутой из погибшего от сибирской язвы мышонка. Сверху на эту каплю он положил другое, более толстое продолговатое стеклышко с выдолбленным в нем углублением, так чтобы капля к нему не прикасалась. Края этого маленького резервуара он смазал вазелином, чтобы тоненькое стеклышко хорошо пристало к толстому. Затем он ловко перевернул этот простой аппарат верхней стороной вниз, и готово – получилась висячая капля, наглухо замурованная в маленьком колодце и изолированная от всех других микробов.

Это изобретение, хотя Кох об этом и не знал, было важнейшим моментом в истории охоты за микробами и борьбы человечества со смертью с тех пор, как Левенгук впервые увидел крохотных животных в дождевой воде.

«В эту каплю ничто не может проникнуть снаружи, в ней находятся одни только палочки – теперь посмотрим, будут ли они в ней расти», – пробормотал Кох, подкладывая свою висячую каплю под линзу микроскопа. Он сел на стул и стал наблюдать, что произойдет. На круглом сером поле линзы он видел только несколько частиц мышиной селезенки, казавшихся под микроскопом огромными, и среди этих обрывков там и тут виднелись крохотные палочки. Он смотрел на них в продолжение двух часов с двумя перерывами в пятнадцать минут и ничего пока не видел. Но вдруг… чудесные вещи стали происходить среди обрывков селезенки: перед Кохом развернулась дивная, несказанно волнующая живая картина, от которой по спине у него забегали мурашки.

Крохотные, почти неподвижные палочки начали расти. Там, где была одна, стало вдруг две. А вот одна палочка стала медленно вытягиваться в длинную спутанную нить, выросшую вскоре во весь диаметр поля зрения, и через какие-нибудь два-три часа лоскутики селезенки совершенно были скрыты от глаз мириадами палочек, массой нитей, спутавшихся в густой клубок бесцветной пряжи, – живой, безгласной, смертоносной пряжи.