Охотница (СИ)

Мы ещё некоторое время наперебой вспоминали наш выпускной, а потом просто разные случаи из школьной жизни. Потом Пашка спросил, как у меня дела, и я рассказала о том, что Макс начал серьёзно рисовать, пишет мой большой портрет, а параллельно успел сделать ещё несколько картин, которые мне и показал во время нашего свидания. Его квартирка потихоньку начинала напоминать картинную галерею.

Паша присвистнул. Макса он знал, но его увлечение рисованием стало для Кулагина новостью.

– И как, хорошо хоть рисует?

– Отлично, – искренне сказала я. Да, я никогда не разбиралась в живописи, но Максовы пейзажи и натюрморты мне очень нравились. Он всегда находил какую-то изюминку, делавшую картину нетривиальной.

– Ну-ну. Будет у тебя жених-художник. Художник-юрист.

– А что плохого?

– Да ничего. Гривичев вон тоже до того, как начал рисовать, был, по-моему, не то инженером, не то программистом.

– Ты знаешь Гривичева?

– Да его вся Москва знает. Не, ну лично не знаком, конечно, но картины видел. Смирновы с ним дружили... – Паша помолчал. – Жаль Володьку.

– Жаль, – согласилась я.

– Вот он, кстати, тоже выскочил из грязи в князи. Никак не думал, что он действительно актёром станет.

– Да он об этом мечтал ещё со школьной скамьи.

– Мечтать-то он мечтал, но способностей у него к тому никаких не было. Ты вспомни, как он стихи читал. Таких завываний я больше ни у кого не слышал, а ему казалось, что это и есть «читать с выражением». У тебя лучше получалось.

– Но он же потом играл, и здорово играл! От его Ромео я плакала. Ты был на его выпускном спектакле? Он его весь на себе тащил, Джульетта рядом с ним была никакущая.

– Был. И удивился – долго-долго ничего не получалось, и вдруг заиграл. Не дружи Володькина мама кое с кем из «Щуки», чёрта с два он бы туда попал, между нами-то говоря.

Я недоверчиво покачала головой.

– Я помню, как он всякие сценки разыгрывал...

– И я помню. Тебе неловко от них не становилось? Любительский драмкружок имени погорелого театра.

– Ну... – откровенно говоря, да, становилось. Всё время, что мы были знакомы, Володя любил кого-то изображать и поначалу страшно переигрывал. Но потом дело пошло на лад, и я решила, что ему просто не хватало мастерства.

– Знаешь, последние серии «Выстрела в упор» мне те его потуги напомнили. Он начал переигрывать. Потом видимо спохватился и ударился в другую крайность – вообще перестал играть.

– У него был творческий кризис.

– Да... – задумчиво проговорил Пашка. – Высоко взлетел – больно упал. О мёртвых хорошо или ничего, но зазнался наш Володя, если уж начистоту. Мы с ним последний год почти не общались, так, на семейных сборищах, когда деваться некуда. И не только со мной. Вон с Бошняком вообще разругался в пух... Хотя ты же не знаешь Бошняка...

– Бошняка? Петра Викторовича?

– Его самого. Значит, знаешь?

– Знаю, – медленно произнесла я. – Недавно познакомились.

– Ну вот. Он у них часто бывал, а потом – как отрезало.

– А из-за чего разругались?

– Да кто ж их знает. Ладно, ты куда?

– Домой.

– Тогда пока.

– Пока, – кивнула я.

Паша двинулся дальше, а я повернула к нашему дому, пребывая в состоянии глубокой задумчивости. Володя знал Петра Викторовича... А не прав ли Паша, часом? Таинственный Максов знакомец предлагал удивительное, невозможное – и, что самое поразительное, не лгал. Он действительно мог наделить человека тем, чем тот не обладал от природы, я и Макс – живые тому примеры. Так может, Володя и впрямь был бесталанен? И приобрёл способность играть благодаря тому, что сделал Пётр Викторович? А что он, кстати, сделал? В тех наукообразных объяснениях, которыми он описывал свою методику, я всё равно ничего не поняла, а сам процесс не запомнила. Последнее моё воспоминание в тот день – что мы с Максом приходим в занятый его офисом дом. А потом – двухсуточный провал, и я очнулась на скамейке на Вятской улице.

Но если Пётр Викторович что-то дал – то, быть может, способен и отнять?

Мне стало неуютно. Сколько человек на самом деле обязаны своим успехом этому пожилому лысоватому мужчине с добродушной улыбкой? Как далеко простирается его влияние... и возможности? Володя... Да, его последний фильм и последние серии сериала, в котором он снимался, действительно выявили проблему – пусть и не до такой степени, как утверждал недолюбливавший его Пашка, но игра Владимира и впрямь утратила былую лёгкость и естественность. Могло ли это быть местью?

Надо поговорить с Максом. Он, насколько я поняла, свой талант к рисованию попросту купил, но в одних ли деньгах дело... Или у меня просто паранойя разыгралась?

На звонок Макс ответил явно неохотно и был чем-то раздражён, хотя со мной говорил терпеливо. Когда я несколько сумбурно изложила ему свои подозрения, он некоторое время молчал.

– Знаешь, Жень, мозг – всё-таки не грядка, чтобы можно было морковку сначала посадить, а потом выдернуть, – сказал он наконец. – Да и разругался Смирнов с Бошняком... когда?

– Не знаю.