Охрана

Николай Касьминов готовился к своему сорокапятилетнему юбилею основательно, по-русски. Отвлечь его от важного мероприятия не могло ничто. Даже разбушевавшийся ремонт здания конторы. Строители обещали сдать первый этаж к началу ноября, не сдали. Пришлось устраивать празднество не в роскошной переговорной или хотя бы в уютной комнате отдыха, а в подвале соседнего здания, одного из объектов конторы. Юбилей не отменишь. Пусть не на первом этаже, пусть в подвале, не это важно – главное люди, друзья, бывшие офицеры, с которыми свела его судьба в охране. Все они очень обрадовались приглашению, поблагодарили его, но прийти смогли лишь самые верные: Петр Польский, Сергей Прошин, Михаил Шипилов, оба сына Касьминова, Нина Ивановна Андреева, новый начальник охраны объекта. Неплохой собрался коллектив, боевой. Погуляли они весело, и тосты произносили торжественные, как и положено в таких случаях. Расходились с неохотой. Продолжить бы да некогда, у всех неотложные дела.

Касьминов пытался их остановить: «Закуска еще есть, за водкой сбегают пацаны, еще только девять тридцать!» Нет, Николай, не надо за водкой посылать, достаточно, пора по домам.

Разошлись. Захватили с собой Нину Ивановну, оставили распаханный вилками стол, пять пустых бутылок «Гжелки» на полу, мелкие подарки в сумке на лежаке, тишину и пустоту.

– Пап, мне пора, – сказал старший сын, выпускник военного училища. Понял, без полгода лейтенант, что отец может заставить посуду мыть да стол прибрать.

– Да, сынок, поезжай! А то опоздаешь чего доброго, – невесело ответил отец, обмякший, усталый.

– Пап, я его до метро провожу, – довел до сведения отца младший сын.

– Что он, маленький? – всколыхнулся было Николай, но быстро опал, опустил глаза, положив ладони на колени.

Дети вмиг покинули помещение.

«Чертяки! Сейчас у метро пива выпьют и будут болтать целый час, – подумал Касьминов-старший и вдруг быстро оживился. – И пусть. Я тут без них добью свою в спокойной обстановке».

Он сунул руку под лежак, достал оттуда шестую бутылку, которую они ополовинили с Польским, когда никого еще не было, чокнулся с бутылкой «Гжелки» и торжественно произнес:

– За меня!

Не спеша процедил он водку из граненого стакана, пальцами подцепил с тарелки лист капусты, уже подсохший сверху, и, громко чавкая, съел его в три прикуса. Хорошая закусь! Даже на сытый желудок, даже когда все гости разошлись, сдались, о делах не вовремя вспомнили. Что дела? Тут юбилей! Почти полвека прожил он на земле. За это стоит выпить, чего говорить-то!

Он пропустил еще одну дозу.

Дела! Двухтысячный год. Середина ноября. Все в погребе. Машина в гараже. Жена в отгулах. Готовит субботний стол. Уж в городке у него все будет нормалек, не то что здесь. Друзья, друзья! Лучшие охранники. Будем держаться друг за друга. Продержались. Один сбежал, устроился в унитарное государственное предприятие, другой пошел на повышение, третий подался во вторсырье, а Воронков вообще отматерил его по телефону: «Какой юбилей! Ты же знаешь, что я не пью. И ничего не хочу я иметь общего с вашим Балдулиным, будет он у тебя или нет, мне безразлично!»

Касьминов обладал одной доброй чертой характера, иной раз мешавшей ему: он хорошо и накрепко сходился с людьми. Но люди не всегда отвечали взаимностью. То есть они бы и рады были, да не всегда у них хватало времени на дружбу. Как, например, в этот юбилейный вечер. Подумаешь, подвальное помещение! Что тут такого-то! Комната чистенькая, стены недавно покрашены. Скатерть. Стулья нормальные. Почему бы не поговорить по-человечески?

Не был он никогда пустозвоном-балаболкой, но все-таки вместе работали пять лет. С Кухановским бригадиром, Александром Егоровым, они всего-то и знались на объекте пять месяцев, и то каждый раз при встрече тот уважительно здоровался с бывшим майором, останавливался:

– Ты как сам-то?

– Нормалек. А ты?

– Дела идут, контора пишет. Работой доволен?

– Не жалуюсь.

После этого следовало обычное:

– Мне пора. Будь здоров.

– Будь здоров.

В редких случаях Егоров жаловался на машину, Касьминов обещал посмотреть, смотрел, выявлял диагноз, если мог, ремонтировал его иностранку. Егоров расплачивался с ним хоть и не щедро, но по-людски. Николай нутром чувствовал исходящую от бывшего урки опасность. Она возрастала с каждой их новой встречей. Особенно после странной аварии, болевая тень от которой так и не растворилась, не истаяла. И не растаял страх в душе: не верил старый автомобилист Касьминов, что наехали на него случайно. Иногда при встрече с Егоровым он чувствовал исходящую из его холодных голубых глаз опасность. Но в чем она выражалась – вот вопрос, на который Николай не мог ответить. О наркобанде, работавшей в районе в качестве своего рода ретранслятора, слухи ходили-бродили и добрели-таки до своего логического завершения, до суда. Как это не удивительно, Егоров в этом деле не участвовал никаким боком. Повязали бы в один миг. Начальник районного угро не верил в то, что после нескольких ходок к хозяину человек может излечиться. Тем более такой человек, как Егоров, которого начальник знал, будучи участковым милиционером.

Даже «нечаянный» выстрел в Куханова в своей избе и самое внимательное отношение следственных органов к этому преступлению и преступнику не приоткрыли той тайны, которую хранил в себе этот неглупый серьезный бандит. Когда-то он был всего лишь отчаянным парнем, красавцем без царя в голове, сильным, деревенским.

В пятьдесят седьмом году, когда Александру было всего девять лет, в Москве сразу после фестиваля молодежи и студентов спицей прокололи в драке его старшего брата, не драчуна вовсе, надежду семьи. Брат собирался поступать в техникум на вечернее отделение, поехал с одноклассниками в Москву на выставку. Там частенько кантовались пацаны из Марьиной рощи, на лодках катались, по парку болтались да заблудших одиночек и всякую мелюзгу грабили, а то и приставали к небольшим группам ребят, московских и подмосковных. Спица появилась в их руках в год Всемирного фестиваля молодежи и студентов. Это была прекрасная новинка для хулиганского ближнего боя. Разгоряченный подвыпивший человек мог сразу и не понять, что получил в бок смертельный укол спицей. Бывало, он приходил домой, и тут только боль давала о себе знать. Поздновато, к сожалению, для проколотого. Брат Александра Егорова умер в 50-й больнице. Похоронили его в родной деревне со всеми школьными почестями. Одноклассницы ревели на поминках, гладили по очереди младшего брата убитого, а Сашка молчал, хмурил брови, кривил губы и мечтал: «Я этих московских гадов убивать буду, как клопов, клянусь, брат!» Как будто брат его просил об этом. Как будто ему нужна была месть.

Ненависть к Москве, московским пацанам, парням, паханам так и осталась у него на всю жизнь, хотя болезненной, гипертрофированной формы она не приняла. И то хорошо.

До армии он как-то дотянул. Участковый мент с его родителем с фронта пришел, не хотел он сажать Сашку, надеялся, что армия вправит ему мозги. Служил Егоров в такой пустынной глуши, что и врагам не пожелаешь, то есть московским пацанам. Их было в части человек пятнадцать. Пару раз Сашка Егоров с ними буцкался. В третий раз чуть не убил одного с Аргуновской улицы, но в дисбат не попал, вернулся домой на радость родителям, сестренке и девчонкам из местных деревень и районного городка.

Радость, впрочем, была преждевременной и краткосрочной. Уже через год Егоров попал на зону. Отсидел, покантовался несколько месяцев дома, взял пару магазинов в соседней области, на третьем взяли его. После второй отсидки он похоронил отца с матерью, выдал замуж сестру, и некоторое время соседи думали, что он взялся за ум. Он действительно стал относиться к своему делу воровскому вдумчивее, осмотрительнее. Но все одно – был третий срок.

– Четвертому не бывать! – сказал он сестре, вернувшись в девяносто четвертом, перед Новым годом с зоны. – Бог любит троицу. Надоело. Завязал. Ищи мне хорошую женщину. Буду семью заводить, детей воспитывать. Хватит, мне уже сорок шесть. А за избу тебе спасибо, сохранила, молодец. Это наше с тобой родовое гнездо.

Сестра в чудеса не верила, хотя брата очень любила. Через пару месяцев он принес ей две тысячи долларов, сказал, что устроился на стройку к Куханову, взял у него аванс и должок друзья вернули. «Деньги честные, не бойся!» – успокоил он сестру, она уже знала, что брат стал бригадиром у Куханова, что тот дал ему аванс, успокоилась, пустив деньги в дело. В последующий годы Егоров не раз подбрасывал ей деньжат «племяшам на подарки». Она пускала деньги в мелкий бизнес, женщина хваткая, современная, без комплексов. Были бы у нее комплексы, она бы спросила себя: «Неужто на стройке, даже бригадиром, можно зарабатывать такие деньги?»

В мае 2000 года Егоров сдал коттеджную улицу заказчику, тот щедро рассчитался с ним, с Кухановым, с рабочими. Они со своими женщинами в ресторане отметили это событие. И вдруг на весь район прозвучал этот выстрел из отцовской охотничьей двустволки в Куханова. Почему? За что?

«Я выстрелил случайно. Хотя за женщину, которую он увел у меня, мог бы и убить его, был бы я помоложе. Вы меня знаете. Все. Большего ничего не знаю и не скажу. Дайте мне адвоката!» – твердил он на следствии, водил за нос ментуру, но не долго.

Уже в конце августа потянулась ниточка следствия к самому важному в жизни Егорова делу, которое он организовал с братками из соседней области. Не отвлекаясь от темы охранников, коротко по этому делу можно сказать следующее. Самые отчаянные из группы Егорова и его братков бомбили фуры, тянувшиеся из разных концов Евразии в Москву, стараясь обходиться без лишних жертв. Удавалось это не всегда. Далее бомбилы перегружали товар в грузовики, отгоняли их в разные черные дыры Подмосковья и соседней области, где уже другие люди Егорова и братков, в том числе и строители на коттеджах из бригады Куханова, которые, естественно, ничего не знали о предыдущей фазе операции, перегружали товар в другие машины, затаривали их в разные склады и складики, ларьки и палатки. Увозившие краденое далеко от Москвы имели все документы – это уж само собой.

Верные люди доставляли Егорову бесценную информацию о фурах с товаром сомнительного свойства, которого в те годы было очень много. И далеко не все владельцы грузовиков тут же бежали в милицию. Именно на это рассчитывал Егоров. И он был не одинок! Он мирно поделил Московскую область с братками, не ругался с ними и делал вид, что в поте лица занимается стройкой Куханова. Однажды к нему из Сибири приехал дружок детства. Он залетел на зону в первый раз на три года раньше Егорова. И по мелочи набрал к восемьдесят шестому году пять ходок. Затем затих надолго, застолбившись в одном небольшом сибирском городке.

О его жизни земляки знали от сестры. В родной деревне он не бывал лет десять. И вдруг прибыл в родные края и первым делом к Егорову. Все верно: свой свояка видит издалека. Родные души. Всю ночь болтали о чем-то, потом дней пять не встречались, дружбан Егорова ходил по родственникам, всех посетил, произвел хорошее впечатление на земляков и, погостив неделю у сестры, уехал в Сибирь.

И никому в голову не пришло, зачем приезжал пропащий человек в свою деревню. Люди добрые так сказали: «Показаться приехал, что, мол, не совсем я пропащий. Костюм имею выходной и все такое прочее. А что? Правильно сделал. Парень-то он был не злой».

Этот парень, друг детства Егорова, жил в Сибири на узловой станции, там и работал. В конце 97-го года здесь пропал вагон с иностранным товаром, которого хватило бы десятку человек на десять жизней. Ментура и нанятые фирмой сыщики даже местных охотников на ноги подняли, даже бывший местный парт– и хозактив. Куда делся вагон?

Сибиряков-то зря тронули. Они и в советские времена не особо-то хорошими помощниками были разных органов, хотя бы потому что почти все их предки прибыли в эту глухомань не по доброй воле. Сибирский тюремно-ссыльный отстойник за пару сотен лет породил здесь особую молчаливую породу русскоязычного населения. Здесь восточно-европейское «не замай» и местное упрямое «однако», слившись в безысходно-добровольном порыве, выпестовали супердоброго человека, который именно по доброте души своей ни за какие коврижки не сдаст человека. Ну если убивца какого-нибудь – так это не человек. А то и с убивцем закавыка выйдет. Мало ли в жизни бывает, когда хороший человек вдруг ружье в руки берет.

Полгода лучшие сыщики искали вагон, не нашли. Еще прошло некоторое время, остывать стали вагонные страсти. Разорилась одна небольшая по меркам огромного государства фирма, ну да что не бывает.

Тут-то и явился хитроумный новый владелец целого вагона к своему корешу, поведал ему свою тайну.

Сложное у них было дело. Фирма, потерявшая вагон, оплатила на два года вперед работу трех бывших следователей, премировала, естественно, не афишируя, местных работников уголовного розыска. Ищите, ребята. Дело тут не в деньгах, а в принципе. На каждую хитрую задницу есть свой винт. И надо заметить, что бывшие следователи и два местных майора честно отрабатывали полученные деньги.

Вагон стоял в укромном месте, чем-то похожим на лесозаготовку из романа Островского, и никому бы не пришло в голову там его искать. Никому. А кому и пришла такая мысль, тот при себе ее держал и свято соблюдал библейскую истину: не укради. Даже краденое не укради. А может быть, краденое тем более не укради. Это же глухоманная Сибирь. Украдешь, люди тебя тут же вычислят. Зачем украл у человека? Другое дело – у фирмы. Рискнул человек. Пусть рискует, если ему своей головы не жалко.

Стоял вагон в укромном месте в абсолютной безопасности, а два кореша почти под сухую целых пять дней к нему подход искали: как бы им этот товар из неволи вызволить да к делу приобщить. Нашли они выход, разработали операцию, и целый год их верные люди, давно и навек лишившиеся своих фамилий и имен с отчествами, извлекали из сибирского тайника товар, добротно, по-иностранному упакованный. Как им это удалось, знают только они, трое безымянных, да Егоров со своим корешом.

Он-то, кореш, и подвел Егорова, который соблазнился на халявный вагон, не подумав… А что тут думать! Там товара на десять миллионов зеленых, такое раз в жизни бывает, такое упускать нельзя. Четко они провели операцию, вовремя закончили ее, через месяц снегопады начались, укрыли они надежно старую одноколейку, пустой вагон. Размечтался Егоров. О загранпаспорте стал подумывать. Конечно, для заграничной жизни, нормальной, больших денег он не нарыл в России, но здесь у него было слишком много врагов-ментов и слишком много дел. В комиссию по помилованию Егоров не верил. Сегодня она есть, завтра ее нет. Эта чисто русская неопределенность уже не раз била по предкам Егорова, в частности по его деду, раскулаченному ни за что ни про что. А дел у него скопилось бандитских столько, сколько хватило бы на десятерых…

Выстрелил он в Куханова не случайно. Хотя доказать это было не просто. Но лучше так. Лучше зона за одного жмурика. А не за бандитизм. Его братки порешили за пять лет человек десять. Не много, конечно, но судьям не объяснишь, что сам он, Александр Егоров, каждый день долдонил своим браткам: «Не берите грех на душу! Работайте чисто! Только в самом крайнем случае…» А такие случаи были через раз, а то и чаще. Как это объяснить судьям? Бывший лыжник давно заподозрил неладное. Последний коттедж Егоров затягивал. Куханов уже деньги за него получил, остались только премиальные, а бригадир тянул время. Мне, говорит, ребят негде расселить. Подожди до осени. Настырный человек! С заказчиком сам, в обход Куханова, договорился. Тот вспылил. На следующий день, поздним вечером нагрянул на объект – а там два хохла трудились: загружали «вагонный» товар в грузовик из подвала коттеджа.

– У тебя что тут, склад или строительный объект? – завелся Куханов с полоборота.

И началось. Ругались они долго, хотя и не громко. Это и подвело Егорова. Он ведь как думал: если лыжник не кричит на всю округу, значит, на что-то надеется. То есть на долю надеется. А это дело разрешимое.

– Поехали ко мне домой, там договорим, – предложил он Куханову, и тот почему-то согласился.

Значит, долю хочет, так подумал Александр. А дома выяснилось, что Куханов «мзду не берет», что ему, видите ли, за державу обидно. Базар пошел такой, что хоть по телевизору показывай. Естественно, у Егорова остался один только выход: сесть за убийство на почве ревности. Что он и сделал бы, если бы не начальник угро района. Старый жучара, потомственный мент, он долго думал, еще до выстрела, зачем приезжал в родные места сибирский дружок Егорова. Думал-думал да так ничего не придумал. До рокового выстрела. А после убийства Куханова он стал разрабатывать эту еще даже не версию, а так, черти что, скажешь специалисту, от смеху прохода не будет. Какая тут связь, в самом деле!

Не спеша, не суетясь по мелочам, потянул длинную петлистую нить начальник местного отдела по борьбе с бандитизмом, в одиночку тянул ее на свой страх и риск, боялся своих и чужих, только самым преданным доверял это дело. А уж когда распутал клубок, когда нагрянули менты на склады и складики «бандитской фирмы» Егорова и его братков из соседней области, так и ахнули все: они бы ГУМ могли обеспечить товаром на месяц вперед.

Одна только незадача приключилась: всего двух человек повязали менты из банды Егорова! Остальные как в воду канули. Еще бы – арест Александра стал своего рода сигналом для всех его подельников. Товар-то они с собой взять не могли, но сами разбежались по огромной стране – ищи ветра в поле. Сколько лет отработал начальник отдела в ментовке, но такое с ним случилось впервые. Вот они склады, вот товары, улики налицо. Даже грузовики были найдены, стояли себе спокойненько, хорошо отремонтированные, заправленные в гараже местного кирпичного завода, ждали. Даже монтировку они нашли в одном грузовике, ею был убит весной водитель фуры, ставрополец родом. Все, все нашли они. Кроме самого главного – людей. Егоров, кремень мужик, никого по имени не назвал. Только придуманные им самим кликухи.

И на суде некоторым было даже смешно. Есть главарь банды, есть преступления, есть убитые. А убийц нет. Куханова же он убил на почве ревности. И точка.

И все-таки не удалось Егорову крутануть вокруг пальца ненавистную ментуру, прокуратуру, адвокатуру и судей. Помогла ему новая власть. Отменила она, понимаешь, смертную казнь, оставила надежду в сердцах разных нелюдей – огромную надежду, как небо на прогулке, как небо в квадратиках окна, которые, если к ним, квадратикам, приближается зек лысой мордой, имеют для него радостное свойство увеличиваться и увеличивать небо, влекущее к себе всякую посаженную мразь, в том числе и нелюдей, а также прочих типов, с кем судьба сыграла злую шутку, посеяв их в людском дерьме, в лысоголовой, склонной к туберкулезу толпе, блякающей через слово, сдыхающей от супердешевого курева, дохнущей от жизни такой. Дохнут в российских тюрьмах чуть чаще, чем в остальных подобных заведениях земного шара не по доброй воле, и не от тоски за бесцельно прожитые годы, и не маму вспоминая, а тем более не папу. Дохнут, потому что не нужны они, зеки, никому.

Егоров приглядывался к жене Куханова давно. Сразу как только бывший лыжник женился. Не доверял он своему начальнику стройки и, не доверяя, побаивался. С фурами на подмосковных дорогах дело стало заворачиваться само собой. Водилы, почуяв смертельную опасность, стали кучковаться, гонять машины в Москву и обратно если не стадами, то стайками штук по семь-десять. А это – пятнадцать-двадцать человек, если не больше. Голыми руками их не возьмешь, а открывать настоящие боевые действия на дорогах Подмосковья – это уже для киношников, а не для бандюков.

Старый кореш-сибиряк подвернулся вовремя. Товар они вывезли, склады затарили. Нужно было время, чтобы его без лишних осложнений сбыть в надежные руки. Егорову хватило бы двух месяцев. Заказчик, деловой мужик, на лето смотался на Кипр, все шло хорошо. И вдруг Куханов загоношился…

После выстрела Егоров сел в свою машину, приехал на коттеджную улицу, расплатился с хохлами, коротко объяснил ситуацию, те ноги в руки и на потрепанной «копейке» рванули в Москву. А может быть, и не в Москву.

Затем Егоров нагрянул в ночной ларек на станции, оставил продавцу конверт с запиской-инструкцией и кое-какими долгами (приличные у него были долги!), купил бутылку вискача самого дорогого и отправился на озеро. Уже светло было. Он искупался, надел новую белую рубаху, белые брюки, белые кожаные ботинки и поехал в ментовку сдаваться, напевая негромко: «А утром поведут меня на наш тюремный двор, и там глаза навеки я закрою».

Судили Егорова, его сибирского кореша и двух братков из соседней области (ну никак не удалось ему их отмазать, не смотались они вовремя, не виноват он!) в начале ноября 2000 года. Дело было путаным, убийства на дорогах пришить Егорову и браткам из соседней области не удалось. А может быть, дел других было много у соответствующих органов.

Двадцать лет получил Егоров. Его сибирский кореш – семь лет, а братки из соседней области – шесть и пять. Начальник районного отдела по борьбе с бандитизмом был не очень доволен приговором, но сил у него на большее не хватило. Все приговоренные остались довольны. Не приговоренные чувствовали себя еще лучше. Например, прапор Петька, который не раз приобретал по дешевке товар у каких-то странных людей. Или, например, следователи, нанятые потерпевшей фирмой.

Грустила лишь вдова Егорова и двое его сыновей. Он схлестнулся с ней в Коми. Она работала там в леспромхозе бригадиром. Странная какая-то женщина. Ее отец мотал там срок по 58-й и одна из местных женщин, давние предки которой осели здесь еще в семнадцатом веке, родила ему в пятьдесят третьем году дочь и умерла при родах. Отец дождался реабилитации, но в центр не поехал: не осталось у него в центре ни друзей, ни врагов, ни дома, ни дела. А здесь была дочь, быстро взрослевшая, быстро понявшая, что корни ее в Коми, на лесоповале. Лес рубят, а корни приживаются и остаются.

Когда в село, за которым на склоне холма приютилась зона для людей и нелюдей, стал похаживать разбитной парень из дальнего Подмосковья, отец понял свою ошибку, но было поздно. Егоров стал отцом двойни, расписался с его дочерью, обещал приехать за ней, действительно приезжал, но она, потерявшая к тому времени и отца, наотрез отказалась отрываться от могил своих предков – а их у нее на местном кладбище было немало. Егоров психовал, писал ей письма, отправлял к ней безымянных людей с деньгами. От денег она не отказывалась, хотя и догадывалась, что они не совсем чистые. Жила – не шиковала, сыновей воспитала.

Отец ее мечтал дать внукам инженерное образование, но рано умер, а одной ей тяжело было за мальчишками уследить, да за книги их усадить. После школы они получили на курсах от военкомата водительские права, отслужили, вернулись водителями первого класса, жениться собрались.

Об учебе ни тот ни другой не думали. Денег нужно было много на учебу.

Безымянный (он назвался Игорем Васильевичем) прибыл в городок под Сыктывкаром летним вечером. Она приняла его хорошо, но без лишних эмоций и рассуждений, удивилась только: «Из тебя бы артист получился. То с бородищей приезжал поповской, а теперь вообще – рыжий». – «Я такой и есть, рыжий», – ответил он. – «Будет врать-то!»

Он у нее ночь перекантовался, утром уехал. Она пересчитала деньги и ахнула. Обоим сыновьям хватило бы на платный институт почти на три года. Но быстро успокоилась. Их туда силой не загонишь, поздно. Пусть семьями обзаводятся, на внуков доллары сохраню, внуков обучу.

Приблизительно так же думал и Александр Егоров. Срок ему дали большой. В июне 2020 года ему будет семьдесят два года. Это слишком много, чтобы о чем-то светлом мечтать. Он об этом и не мечтал. Он радовался. Людей своих не сдал. Все шито-крыто. Деньги у него в надежных местах лежали. А еще у него были верные люди, которых даже в блатном мире никто не знает, не говоря уже о братках. Они обязаны ему по гроб жизни, потому что очень уж наследили. Но остались в живых. Старый таежник подобрал их в глухомани после кровавой разборки, выходил, кое-чему научил по жизни. Держать в тайге их не стал. Они пробрались через Югорский камень в Европу, дали весточку Егорову. Он в разборке не участвовал и по сути был единственным человеком, которому не за что было им мстить. Более того, он понимал, что они просто попали в нехорошую переделку, из которой, каким бы ты ни был хорошим, был только один путь – в могилу. Квадрат Егорова (сам он, его молчаливая жена и двое корешей) был прочен, как алмаз. Втроем, без жены, к сожалению, они мечтали сколотить по миллиону зеленых и рвануть в одну южную страну, где у одного из безымянных были родственники, покинувшие Россию еще во время Англо-бурской войны.

…Касьминов из этой истории знал только о том, что Егоров убил Куханова, что занимался он какими-то бандитскими делами и дали ему за это двадцать лет. Все остальное были слухи, бабье дело.