«Охранка»: Воспоминания руководителей охранных отделений. Том 1

Тюремный инспектор Сартори был премилый обрусевший грек, мало овладевший служебным делом. Дисциплина при нём в тюрьме была неважная, и я ни разу не получил от него никакого содействия в своей работе. Я знал по агентурным данным, как политические заключённые в тюрьме сносятся с «волей», как это производится свободно и легко; но никогда ни один из подчинённых Сартори не сделал попытки предотвратить эти сношения или доставить по начальству перехваченную переписку, в которой могли быть весьма важные для меня данные.

Тюремный инспектор Сартори был, как говорят, милейший человек, и я с ним до конца оставался в прекрасных личных отношениях. По внешности это был уставший, изнемогший человек, еле пожимавший подаваемую ему руку. Он охотно со всем соглашался. Видимо, его личные семейные дела и доминировавшая над ним властная супруга отвлекали всё его внимание от служебных дел.

Из приведённых выше характеристик должностных лиц города Саратова читатель может вывести заключение о широкой терпимости российского правительства к представителям нерусской национальности, допускаемым к занятию более или менее ответственных служебных постов. Тут налицо были и греки, и поляки, и армяне, и немцы. Впрочем, были тоже и русские. Правда, часть этих русских была жената тоже не на русских.

На другой день с утра я поспешил к себе в отделение. Я ожидал длительного и обстоятельного разговора с Фёдоровым, но с первых же слов натолкнулся на всё ту же торопливость ротмистра, уже одевавшегося в парадную форму и спешившего сделать прощальные визиты. Мы решили, что мы встретимся через час у губернатора, которому ротмистр Фёдоров меня и представит.

Ротмистр наскоро сунул мне несколько тетрадей дел, обещав мне, что в тот же день, к вечеру, он познакомит меня с некоторыми секретными сотрудниками на конспиративных квартирах, и быстро исчез, оставив меня в обществе Антипина.

Я позволю себе отступление и изложу в краткой форме письменную процедуру, принятую в охранных отделениях.

Надо сказать прямо, что в то время, т.е. в 1906 году, этот порядок был из рук вон плох. Представьте себе начальника местного политического розыска, всё равно в какой должности, который вернулся только что с конспиративного свидания с одним из своих осведомителей, или, как мы их называли, «секретных сотрудников»[107]. У каждого такого начальника, вернувшегося к себе домой или в свою канцелярию, в большинстве случаев в боковом кармане пиджака (конспиративные свидания с секретными сотрудниками, конечно, осуществлялись в штатском платье), лежал листок бумаги, на котором сверху обычно проставлялись день, месяц и год свидания, а также кличка сотрудника. В зависимости от важности полученных сведений начальник розыскного учреждения принимал меры для дальнейшего розыска, а самую записку или просто укладывал в соответствующую папку (носившую кличку секретного сотрудника), или, если такой начальник был человеком аккуратным, эту черновую записку переписывал, в обработанном и доступном пониманию других изложении, в специальную, для каждого секретного сотрудника заведённую тетрадь. Аккуратные начальники переписывали, кроме того, все указанные в агентурной записке фамилии революционных деятелей, с пометами о сущности их революционной активности, на алфавитные листы. Эти два рода агентурных и секретных записей хранились в личных делах у самого начальника розыскного учреждения. Но эту длинную процедуру проделывали далеко не все начальники розыскных учреждений того времени, и у своего предшественника я нашёл только «папки», в которых в большом беспорядке лежали наскоро набросанные заметки. Разобраться в них мог только (и то, вероятно, с трудом) сам автор.

Получал ли Департамент полиции этот необработанный сырой материал о готовящихся революционных действиях, предположениях и планах? Нет, не получал. В исключительных случаях особой важности в Департамент полиции посылались записки, где излагались эти планы и добавлялось, какие именно меры розыска предприняты для дальнейшего освещения или ликвидации этих планов. Обычная же, так сказать, ежедневная активность революционной работы, запечатленная в агентурных данных, совсем ускользала от Департамента полиции. Как же, однако, эта революционная активность данного района доходила до Департамента полиции и как она фиксировалась последним на регистрационных карточках отдельных активных революционеров?

Делалось это главным образом только тогда, когда начальник розыскного учреждения производил ту или иную «ликвидацию» революционной группы. После ряда обысков и арестов и после осмотра отобранного по обыскам материала в распоряжение начальника розыскного учреждения поступал иногда достаточный материал для выявления ясной картины всей предыдущей революционной активности ликвидированной группы. То, что почему-либо не могло быть вскрыто агентурой или другими способами розыска, выяснялось наглядно на основании отобранных по обыску материалов.