«Охранка». Воспоминания руководителей политического сыска. Том I

Это был уже пожилой ротмистр Гришин, в прошлом бравый улан, о которых сложилась известная застольная песня: «…и кто с утра не пьян, тот, право, не улан!» Гришин обычно появлялся в управлении поздно и был, также обычно, мрачен, но как-то ухитрялся к завтраку, а то и раньше, «пропустить» рюмку-другую; насчет закуски он не очень беспокоился! Покручивая прежде лихо подвернутый, а в мое время сильно повислый уланский ус, он сыпал, как из рога изобилия, сильно поперченными анекдотами и случаями из своей жизни и служебной практики. Полковника Кузубова он побаивался, а потому анекдоты рассказывал в его отсутствие, но зато очень внимательно слушал рассказы его и всегда ему поддакивал. Гришин находился в вечном, хроническом безденежье; должен был всем и во все виды касс взаимопомощи. В невеселом настроении он был незаменимым рассказчиком. Неизменно, по крайней мере раз в год, в управлении появлялась какая-нибудь скромная на вид петербургская обывательница, типа домашней портнихи, и просила допустить ее к генералу. «Лукавый царедворец», вахмистр Галочкин, выслушивал ее «частное дело» касательно ротмистра Гришина, и иногда ему удавалось, а то и с моей помощью, не возбуждать «дела», причем мы обещали «повлиять» на ротмистра Гришина в желаемую для заявительницы сторону. Но иногда нам эта комбинация не удавалась, и просительница достигала кабинета начальника. Следовал длинный разговор генерала с ротмистром, и в результате следуемые Гришину наградные «на гуся» обычно уходили просительнице.

Так как таких офицеров Корпуса жандармов, которых было «некуда девать» за их неспособностью или какие-либо провинности, обычно прикомандировывали к С.-Петербургскому [губернскому жандармскому] управлению, где некоторые из них (весьма немногие, впрочем) иногда восстанавливали свою репутацию, управление всегда было перегружено «ненужным балластом». Этот «балласт» был очень надоедлив, так как обычно неудачники были большими резонерами и «критиканами».

Помню, как при одной из смен начальников управлений, примерно в 1905 году, к нам был назначен генерал-майор Клочков ²⁶. В ожидании его

мемуарах

появления мы, офицеры, состоявшие при управлении, собрались под начальством полковника Кузубова в его служебном кабинете. Появился небольшого роста крепенький генерал с седыми «вахмистрскими» подусниками, сделал нам общий поклон и начал речь следующими словами: «Я знаю, что в управлении, которое я призван возглавлять, собраны сливки Отдельного корпуса жандармов…» Стоявший со мной рядом желчный и ядовитый подполковник толкнул меня локтем и мотнул головой в сторону довольно многочисленного «балласта», проворчав себе под нос: «Смотрите, они первыми поклонились генералу в ответ на слово “сливки”!» Я невольно улыбнулся, когда увидел, что все члены этого «балласта» действительно раскланялись первыми после замечания нового начальника.

Впрочем, не надо было много времени, чтобы и новый начальник управления убедился, что «сливки» никогда не были даже просто хорошим молоком!

На моей «каторжной» должности ад ютанта С.-Петербургского управления при его начальнике, генерале Секеринском, я пробыл год и два месяца. В начале 1903 года я из полученного очередного приказа по Отдельному корпусу жандармов совершенно неожиданно для меня (и для начальника управления тоже) узнал, что «адъютант С.-Петербургского губернского жандармского управления поручик Мартынов (Александр) назначается помощником начальника Петроковского губернского жандармского управления по осмотру паспортов в пограничном местечке Модржеево».

Я, как говорится, повесил нос. Я увидел в этом назначении конец служебной карьеры, или, во всяком случае, ее замедление. Чего, в самом деле, мог ожидать для себя в смысле карьеры офицер Корпуса жандармов, попавший в отдаленную глушь с простой и неинтересной обязанностью пограничного осмотра паспортов? Пробыв адъютантом в С -Петербургском управлении, мне казалось, что я могу рассчитывать на лучшую должность - хотя бы помощника начальника того же управления в Петербурге, тем более что мое начальство было мною очень довольно.

Я показал удивившемуся не меньше меня «Пинхусу» злополучный приказ. «Пинхус» заволновался. Прежде всего его поразило то, что в штабе Отдельного корпуса жандармов его не предупредили о моем перемещении. Он обиделся и решил противодействовать, но, как человек хитрый и не желавший портить отношения, повел это дело ловко. Мне он сказал сразу: «Вы никуда не поедете, я вас от себя не отпущу!» В то же время он обратился к нашему прокурорскому надзору, старшим лицом которого в то время был

мемуарах