Дальше начался допрос следователем Коломацким, товарищем прокурора и жандармским начальником по другим террористическим актам. Жандармский начальник Есипов стал внушать мне, чтобы я раскрыл все известное мне о партии. Тогда можно рассчитывать на замену варшавским генерал-губернатором смертного приговора военного суда на небольшой срок каторги. На допросах я указывал и других лиц партии, но по боевой организации лишь немногие могли быть арестованы, а большинство - одних уже не было в живых, другие уехали за границу или же были мне известны лишь под кличками. За время моей работы в партии я действительно никогда не интересовался фамилией партийного человека и знал фамилии, поскольку это требовалось, как необходимость. Меня, как боевика, знала огромная масса рабочих фабрик и заводов. В Ченстохове редко на какой улице кто-нибудь не знал меня, я же, зная очень многих партийных людей, избегал знакомства с ними, так как они не имели со мной общей боевой работы в партии. Очень многие из других политических партий знали меня, но я никогда не стремился к сближению и тем самым не интересовался их фамилиями. Теперь, когда я был арестован и началась выдача членов партии, это оказалось большим счастьем, так как возможно, что иначе я выдал бы больше людей, чем сделал. Ничуть не преувеличивая, говорю истинную правду, что рабочие фабрик и заводов очень любили меня, и многие старались быть со мною знакомыми ближе, но я этого избегал, тем более в видах конспирации по инструкции боевой организации. В конце концов это послужило к лучшему.
На второй день моего ареста в Ченстохове, во время допросов меня прокурором, следователем и жандармским начальником, людей, которых можно было арестовать, было указано мною немного, и допросы производились исключительно по обвинению меня самого. Как-то вечером кончился допрос, и я услыхал разговор жандармского начальника, что {433} Сукенника партийные хотят отбить у конвоя, который будет провожать меня по городу на вокзал. Ночью пришла из Варшавы телеграмма, чтобы меня немедленно доставили в Варшаву, и ночью под сильным конвоем меня увели на вокзал. По улицам на вокзал, по которым меня проводили, сплошь стояли солдаты и полиция, а мне наложили наручники. Вместе с конвоем на вокзал пришли жандармский начальник и начальник земской полиции. Я видел также помощника пристава Арбузова, на которого я сам организовал покушение и принимал в нем участие. В поезде мы сели в пассажирский вагон, с двумя жандармами рядом и по сторонам. В вагоне еще было двенадцать городовых с вахмистром полиции. Утром поезд прибыл в Варшаву. Меня с вокзала под тем же конвоем на извозчике доставили прямо в Охранное отделение. После принятия меня от конвоя дежурным по охране в дежурную комнату пришел помощник начальника охраны Сизых. Взяв меня с собою в кабинет, он выразил сожаление, что я сам не явился и что теперь дело находится в скверном положении.
Я попросил купить мне чего-нибудь поесть, сказав, что мои деньги сданы дежурному, на что он ответил согласием, прибавив, что расходы на содержание меня оплатит Охранное отделение. Через некоторое время в кабинет вошел жандармский полковник. Это был начальник Охранного отделения, Глобачев. Он посоветовал мне на допросах говорить всю правду, тогда для меня все будет сделано. После этого в Охранное отделение прибыл помощник варшавского генерал-губернатора, генерал-лейтенант Утгоф. Последний заявил, что он все устроит для меня у генерал-губернатора Скалона, чтобы смертный приговор военного суда заменили мне небольшим сроком каторги. После этого начал допрос подполковник Сизых, который спрашивал меня по делам, происходившим за последнее время. Он сказал, что, по его сведениям, партийные, боясь арестов по моим указаниям, уже бегут в Краков. Тогда же я узнал, что тем человеком, который приезжал в Ченстохов к приставу Татарову и который хотел видеться со мною, а равно и адрес по телефону, который мне был указан Татаровым в письме, был ротмистр жан-{434}дармского Охранного отделения Анненков. Последний сейчас же уехал в Ченстохов и Домбровский бассейн произвести следствие по моим указаниям.