Оккульттрегер

«Тебе пиздец, сука, – опять же спокойно подумала Прасковья. – Когда я отсюда выберусь, даже не знаю, что с тобой сделаю».

К чести Наташи и херувима (правда, это был не Сергей, а другой, не такой вредный), воскресили Прасковью той же ночью. Но опять же, если бы ей дали время поскучать в темноте, вероятно, она бы успела все обдумать, не находилась бы в таком аффекте. Херувиму удалось ее успокоить, чтобы сразу не побежала мстить, Наташа убедила Прасковью поехать в гости в Наташино убежище – обмозговать пережитое, на что Прасковья согласилась. Пока пили чай (правда, Прасковья перед этим вылакала полстакана вискаря), херувим и Наташа то и дело кидались ей на плечи, когда Прасковья порывалась встать и пойти вершить стремительный суд Линча. Наконец, видя, что Прасковью обычным способом не успокоить, подмешали ей что-то в чаек, и она вырубилась.

– Успокоилась? – спросила Наташа наутро.

– Нет, – проворчала Прасковья. – После такого успокоишься, конечно. Сама-то как, не бесилась бы?

– Это по закону нужно решать, – сказала Наташа ей в ответ. – Тут не только ты и он. Дело не только в тебе и в нем. Об этом ты подумала? А если ты у него не первая? Если кто-нибудь свою дочь ищет? Ты его завалишь, а дальше что? Его похоронят, и всё. Он тогда вовсе жертва выходит. Ни в чем не виноват. Надо, чтобы во всем сознался, рассказал, если что, где еще тела. Чтобы сопли на суде ронял, чтобы остаток жизни сидел, по команде спал, по команде ел, по команде гулял.

– А если он, пока мы тут возимся, еще дел нахуевертит?

– Ну давай, мсти! – взорвалась Наташа. – Только давай уж мсти последовательно всем злодеям вокруг. Всем, кто в чьей-то смерти виновен. Давай! Местный криминал зачисти, коррупцию, криворуких автолюбителей, которые пьяные за руль садятся, директоров предприятий, которые забивают на технику безопасности. Давай! Пусть никто не уйдет безнаказанным, а то ишь, выходят сухими из воды! Это справедливо? Нет! Так карай! С политиков можно начать! С военных!

Разговор происходил у Наташи в гостиной. Наташа бегала по комнате, пытаясь унять движением те чувства, что ее, несомненно, обуревали. Помятая приключениями Прасковья до сих пор чувствовала озноб посмертного холода, по этой причине только нос высовывала наружу из одеяла, чтобы участвовать в диалоге. Гомункулы бок о бок сидели на стульях возле стены и только глазами водили, наблюдая за Наташиными передвижениями.

– Может, он и не виноват в том, что сделал! – нашлась Наташа. – Головой где-нибудь ударился, травма родовая.

– Нигде никакой травмы, – ответили гомункулы хором.

Оба они были тогда рыженькие девочки, отчего у Прасковьи возникло ощущение, что она попала в фильм «Сияние». Наташа остановилась, выдохнула, опустила руки и с упреком обратилась к гомункулу Прасковьи:

– Как ты мог это проморгать вообще? Вы же всё знаете, что там в головах творится.

– Это из любви исходит, поэтому этого никогда не видно, – опять же хором ответили гомункулы.

– Заебись! – воскликнула Наташа с одобрительным сарказмом. – Любовь! Ни хрена себе любовь.

– Это искаженное чувство любви, но это все же любовь, – подтвердили гомункулы.

– А нельзя как-нибудь посмотреть, чего он еще наворотить успел? – спросила Наташа. – Накопать у него как-нибудь в голове?

– Да, еще одна жертва у него есть, – после секундной паузы ответили гомункулы. – В лесу. На глубине примерно полутора метров. Два года назад похоронена.

– Вот! – Наташа обратилась к Прасковье со злорадным торжеством. – Как ее предъявить милиции? Под каким соусом? Шли мы грибочки собирать, решили копнуть землю, а там смотрите, кто лежит! Так, по-твоему? Понимаешь, что он должен расколоться, сам должен ментов к этой могиле привести!

– И как это сделать? На совесть ему надавить? – в свою очередь взвилась Прасковья.

– Можно престола на него науськать. Он тогда сам слезами обольется и сдаваться побежит, – не совсем уверенно предложила Наташа.

То, что она колебалась, было понятно: побудить престола к общению было трудновато, они снисходили до смертных в совсем уж отчаянных обстоятельствах, да и то не всегда. А Прасковья и Наташа не находились в безвыходном положении.

– Даже сейчас ментам нечего предъявить, – раздраженно заметила Наташа, чтобы разбавить озадаченное безмолвие. – У тебя следов на шее не осталось. Одежда – и та целая.

– Вот уж действительно, очень жаль, – ответила Прасковья, сама не понимая, с сарказмом она это сказала или нет.

– А если… – Наташа радостно вдохнула, глаза ее загорелись, но длилось это буквально полсекунды. – Нет, фигня. Ну похитим мы его с помощью чертей, заставим признаться, так он потом скажет, что из него угрозами вытащили признание. Вот и все. Под угрозой пожизненного он ведь заюлит только в путь, к бабке не ходи.

– Есть такое, – согласилась Прасковья мрачно. – Если бы мне предъявили за всех, кого я грохнула, радостного мало, честно говоря. Я некоторых помню, и то, что они меня тоже пытались того… нет-нет да и подумаешь, что кто-то у них там остался, горевал.

И тут у нее появилась идея, такая, что она села и откинула одеяло.