Оклик

Завершение "тиронута" салаги отмечают швырянием зеленых своих беретов в воздух, криками "ура", кока-кола пенится шампанским и заедается пирогами под доверительные беседы командиров о том, что это всего лишь распробовали кончик хрена, дальше будет еще слаще.

Но пока, подумать только, первый отпуск и на целую неделю, если ничего не случится. Как истинные верующие, вы хором произносите "Шеихьяну." [84]

Когда в армии служит сын, телефон в доме становится тем ружьем, которое держит в напряжении весь спектакль: выстрелит, не выстрелит. Но в отличие от грохочущего ружейного залпа, самым опасным зарядом в телефонной трубке звучит незнакомый вкрадчиво-тихий голос; на вторые сутки отпуска, когда сын еще не успел отоспаться и возбужденными рассказами сбросить накопившееся в душе, раздается этот голос: полчаса на сборы, у Яд-Элиягу,[85] переброска по тревоге на север.

Везу его по изгибам темных ночных улиц, мимо скверов с парочками в обнимку, мимо ресторана "Ган Эден"[86], заманчиво поблескивающего иллюминацией, оба молчим, но после, на долгие годы, стоит мне проехать мимо этого ресторана, в памяти всплывает эта ночь, тревога, тяжесть на сердце, наше молчание, знакомые лица его друзей в слабом свете фонаря, едва слышные обрывки фраз, лязг оружия, и автобус, растворившийся за поворотом.

Еще далеко до рассвета, в одном из дворов, близлежащих к нашим современным многоэтажкам, кричит петух, порывом ветра из Яффо доносит плач муэдзина, а подразделение, совершив прыжок на север, уже едет на юг, в Иерухам, где – куда ни кинь взгляд – налево, направо, поперек – один песок, и так это будет долгое время – прыжок на север, прыжок на юг, на Голаны, в Ямит, становишься настоящим бедуином, который, поставив шатер, еще не успевает найти удобное место для тела, как надо шатер сворачивать и двигаться дальше, а пока между делом – на три недели в Тель-Ноф: курс парашютных прыжков.

Из автобуса выходят гуськом, задерживая дыхание, озираясь осторожно и с любопытством, прочесывая взглядом ближнее и дальнее окружение. Обступают новичков какие-то вызывающие легкий озноб огромные сооружения, похожие на орудия пыток. Гуськом, словно бы ощущая в этой уже привычной близости спасение, движутся к складу, что-то подписывают, получают какое-то снаряжение, парашют.

Кто-то пытается разрядить обстановку, шутливо роняя: "Виа долороса",[87] – тут же осекается, понимая, что шутка, вероятно, недалека от истины.

Стоило лишь позволить себе сдаться первому орудию, и пошло-поехало, завертело, в буквальном смысле, вниз головой, перебросило на малые качели: инструктор втиснул себя в пыточное орудие как в "Исправительной колонии" Кафки, чтобы на себе все показать, и звук трущихся металлических шарниров напоминает скрежет гильотины.

Вдалеке поджидают – большие качели, "веер", вышка для прыжков по кличке "Эйхман", а еще дальше маячит – плакат ли, просто ли надпись – "Паам цанхан – тамид цанхан".[88]

По настоящему тревожное ощущение возникает, когда инструктор вызывает звено из четырех страдальцев на верхнюю площадку для прыжков; первый пристегивает ремни, все ждут команды: "Проверить ремни! Освободить трос и… прыгай!

Прыгаешь, прыгаешь, и каждый раз дергающий удар в шею, под уши, увеличивающий страх перед настоящим прыжком.

Но нет худа без добра: как ни пытались командиры улизнуть от тренировок, им это не удается, и ко всеобщему удовольствию новичков инструкторша по прыжкам с палаческим выражением на лице не дает им продыху. Особенно не везет командиру взвода Лузону (обычно он кричит: "Ма? Ми?",[89] и все втихаря зовут его «Ма-ми-му-у-зон»), совсем отчаявшемуся после двадцати прыжков с «Эйхмана», бесчисленных ударов, и в конце концов ущемившего ногу (все же говорят, не намеренно).

Тель-Ноф недалеко от Тель-Авива: иногда ты приезжаешь на ночь домой, с тобой пара дружков, начинается суматоха, выволакиваешь все свои одежды; штаны твои Амиру коротки, Бар-Хену узки, а Шабатон уходит в них с головой, вы уноситесь на Дизенгоф[90] пить пиво или смотреть кино, а вернувшись далеко за полночь, вспоминаете и вспоминаете, перебивая друг друга: "…Помнишь первое «Тридцать секунд, построиться внизу!», сваливается на голову, когда все сидят, разомлев; начинается кавардак, все ищут оружие, почти сшибая друг друга, втискиваются в узкий коридор, давят один другого и некоторых из соседнего взвода, выстраиваются кое-как по три с некоторыми по четыре в середине, команда упала с неба, командира не видно: прячется за стеной: но тут, на лестнице, одаряя всех беспечной улыбкой до ушей, неторопливо спускается Баршиша. Все с ужасом следят за ним: он вдруг останавливается, вспомнив, что забыл оружие, возвращается. И это еще не все: из барака павлиньей походкой важно выходит Швили. Привидение возникает из-за стены: «Скажи мне, Швили, ты почему всегда последний?» Швили секунду взвешивает ответ: «Н-н-но-о, командир, кто-то же должен быть последний, не-е-е?..»