Окна

С тех пор, вспоминая эти стихи, я всегда вспоминаю и наши разлуки, — действительно, вот так простаивал я у окна в ожидании тебя, — и особенно вспоминаю последние дни нашей любви. Мне кажется, главная причина того, что мы расстались, опять, как и в школе, была все-таки во мне: я любил то тебя, то какие-то свои студенческие идеи — идеи служения непременно всему человечеству, требовавшие, как мне казалось, полной самоотдачи, абсолютного самозабвения и несовместимые со счастливой любовью к женщине… То снова любил тебя… Ты не понимала, не хотела понимать, ты устала от этого. В тебе продолжалась та самая твоя жизнь, которую я тогда, вернувшись из Сибири, так остро почувствовал и о которой теперь забывал. И ты как-то скорее и трезвее меня поняла, что наша юношеская любовь уходит… Помню: это было весной, я заканчивал университет, писал дипломную работу. Я опять сидел ночью, один, ты несколько дней как ушла. Что-то я читал, у меня горела только настольная лампа, в твоем окне свет был погашен. Прошумел и затих короткий дождь, и капли, срываясь с крыши, все реже и реже ударяли по металлическому карнизу. Невольно я прислушивался: было что-то в этом затихающем стуке… И вдруг, хотя ничего особенного не случилось и я даже не думал в тот, момент о нас, — но я будто очнулся и с ужасающей ясностью понял, что ведь ты ушла навсегда! Может быть, мы еще и увидимся… конечно, еще увидимся, но ты ушла навсегда!.. Понял, но поначалу не поверил — бывает такое спасительное состояние души. Прошло еще несколько дней, я надеялся, что ты вернешься, все забросил, пытался увидеть тебя в твоем окне, ты не появлялась… Наконец отчаявшись и истосковавшись, я поставил на окно большого медведя, которого ты подарила мне как-то на день рождения. Медведь стоял с поднятыми передними лапами, прижавшись к стеклу носом — «как верный страж». Это не было нашим условным знаком, но ты сразу поняла — может, оттого поняла еще вернее, как мне плохо, и тут же пришла. И по тому, как ты первая, молча и сразу меня обняла, как коротко заплакала и тут же вытерла слезы, почувствовал я, что это, в самом деле, последняя наша встреча. Стоя возле тебя на коленях, я плакал горестнее и дольше, ты гладила меня по голове…

У меня уже был проверенный способ уйти от душевной сумятицы, разобраться в себе: скоро я опять уехал, теперь на Чукотку. И вот тут-то мне и начали сниться наши окна, первое время почти каждую ночь, и это совпало с осенними штормами, с непроглядной чернотой ночей, с падающими то и дело звездами, и так же, как звезды, ярко вспыхивали, мелькали и исчезали куда-то эти сны, обрывался посередине мучительный наш с тобой разговор, мои попытки что-то поправить, объяснить… И пробудившись среди ночи, не сразу соображал, откуда этот вой ветра, грохот волн на берегу… Потом эта полоса видений прошла, из снов я стал узнавать о твоей новой жизни, без меня. Помню, приснилось мне — всякий такой сон начинался одинаково: я стою у своего окна и смотрю на твое, — приснился мне свет в твоем окне, и не тот, живой и теплый, как в тех окошках, мимо которых гуляли мы в детстве, но мертвенный и холодный, ослепительно все заливающий свет. И странно: больше никого и ничего, кроме этого, очень тоскливого для меня света, я не видел, но почему-то знал, что это — твоя свадьба… В другой раз: я опять стою у окна и вижу тебя в твоей комнате, приблизившейся чрезвычайно. Ты сидишь лицом ко мне, но не смотришь на меня, а твоя мать и бабушка, оглядываясь на меня, как мне кажется, с сильной неприязнью — во сне ведь наши ощущения независимо от нас бывают очень обострены — пытаются загородить тебя от меня, и я понимаю, что ты кормишь ребенка… Потом оказалось, что у тебя примерно в это время действительно родился сын… Но снилось ли тогда и тебе что-нибудь, пугалась ли ты, например, как когда-то, что я утонул или замерз на своей Чукотке?..