Окна в плитняковой стене

— Ага… Выдала.

— Здеся, знаешь, этих колоточных да квартальных хоть пруд пруди, так что лучше уж язык за зубами держать.

— Когда пароход-то пойдет! И откудава?

— Спозаранку, в седьмом часу. Вен тот паровик, что у моста пыхтит.

— Оттудова до Петербурга поди верст двести будет…

— Двести-то верст не страшно, ежели нам удача случится…

Дальше я слушать не стал. Я побежал обратно. Когда я свернул на улицу Ууэтуру, навстречу мне попались еще двое городовых и как раз у нашего дома, в чердачном окне амбара, выходившем на улицу, промелькнули четыре или пять пар солдатских сапог. В ту ночь я дважды просыпался от того, что в соседней комнате возился отец. Я выскользнул за дверь и заглянул к нему: к открытому окну в сторону реки была приставлена стремянка, отец, полностью одетый, стоял на ступеньках и вглядывался в темноту. Когда он ушел, оставив стремянку на месте, я, как был в ночной рубашке, сразу полез наверх и тоже выглянул на улицу, но кроме тьмы и гребня крыши противоположного дома мне ничего не было видно. Тогда я притащил из кухни пустой ящик из-под дров и поставил его на верх лестницы. Когда я залез на ящик и привстал на цыпочки, то увидел, что над противоположным домом стояло зарево от горящего у реки костра. Около шести часов утра я услышал, как рядом в комнате Лидия и отец шепотом разговаривали:

— А какое право имеет на это полиция?! Люди ведь хотят говорить с правительством! Разве это запрещено?!

— Ты — наивный ребенок. Они хотят жаловаться на своих мызников, на барщину, на телесные наказания и прочие насилия.

— Когда это должно произойти?

— В семь часов, когда все пойдут на пароход.

— Откуда ты узнал?

— В канцелярии полицмейстера.

— А кто это будет делать?

— У реки во дворах запрятаны две роты солдат.

— А ты — ты все-таки пойдешь?

— Кому-то ведь нужно пойти.

— А что если мне пойти вместо тебя?

— Тебе — девочке — они не поверят.

Через минуту отец вышел из комнаты, и было слышно, как хлопнула входная дверь. Я уже успел одеться. Только ботинки были на босу ногу. Я выбежал черным ходом через двор в темную мглу, в густые утренние сумерки и увидел: отец шел к реке, близко держась домов. Я последовал за ним на некотором расстоянии. По улице Лодья тоже по направлению к реке медленно двигались три или четыре человека. Я ясно слышал их шаги и, несмотря на сумрак, различал тени. Я мог бы побиться об заклад, что это были городовые. Я спрятался за каменную афишную тумбу, которая как будто нарочно для этого стояла на краю тротуара, а отец, впереди, казалось, совсем слился со стеной дома. После того как городовые нас миновали, я увидел, что отец отделился от стены и двинулся вдоль домов дальше. Я следовал за ним по пятам, обогнул, как и он, полукруг рыночной площади… Дома я как раз тогда читал, ну, как же его… «Lederstrumpf»[94] этого американца и сразу понял, отец хотел идти берегом, чтобы приблизиться к крестьянскому стану со стороны реки, где туман был особенно густым, и помимо того, если бы он шел напрямик через площадь, его было бы издалека видно в свете костров. Ноздрями я ощутил свежую прохладу реки. Ивовые стволы и лошади были совсем рядом, отец прошел между ближними телегами:

— Эй! Мужики! Кто там у костра не спит? Тихо! Идите сюда!

— А? Чего надо?

— Это вы — посланцы народа, которые собираются утром ехать пароходом в Нарву?

— Никакие мы не посланцы народа, какие мы посланцы… Мы сами народ… А господин кто будет?

— Слушайте, что я скажу. Если в семь часов вы сядете на пароход, из этих вот дворов выйдут две роты солдат и возьмут вас под стражу. Мызники решили, что незачем вам ехать в Петербург.

— Но у нас в кармане паспорта для поездки?

— Вот по ним-то и будут знать, кого взять. Так что если хотите туда добраться, разойдитесь за этот час отсюда. Только не все разом. По одной или по две телеги. Кто через мост, кто на Лууньяском пароме. Кто куда. И — только по тракту. Смотрите, большим обозом не собирайтесь. За Нарвой можете опять все стянуться вместе. А теперь — действуйте быстрее.

Много народу уже вышло из темноты и окружило отца.

— О чем речь?

— Нас взять под стражу?

— Самого бы его за этакие слова под стражу…

— Постой, постой…

— А кто вы такой будете? И какое вам до нас дело?

— Кто я — это не имеет значения. Поверьте тому, что я говорю вам. А дело до вас мне есть, потому что своих единоплеменников от кандалов хочу спасти, а у солдат за пазухой они для вас припрятаны. Шестьдесят пар. Это я знаю.

— У нас в кармане паспорта из полиции — станем мы верить тому, что тут мелешь! Скажи, кто ты?!

— Является как призрак…

— У самого рожа бурмистра…

— Тоже, нашелся стращать!

— Нет, мы всякой болтовне верить не станем.

— Ну, хорошо, хорошо. А если бы папаша из «Постимээс» напечатал в своей газете то, что я вам сказал, — тогда поверили бы?

— Ну… тогда…

— Дак он ведь про это не печатает!

— К сожалению. А если он сам лично говорит вам об этом — так вы не верите?

— Что? Папаша из «Постимээс»?

— Ну да, я и есть Янсен из «Постимээс».

— Ты и есть?

— В эдакой шляпе?

— Слушай, погоди, покажи-ка свое лицо?

— Подойди сюда, к костру поближе…

— Ей-богу — он!