Окна во двор (сборник)

Хлюмин не верил в оппозицию, подполье и заговоры. Какая чушь! Посмотрите вы на этих террористов, нет, это же умереть со смеху… Но он с наслаждением выбивал признания, которые тянули на высшую меру.

В тридцать пятом заговорили, что будет война с Германией.

Хлюмин точно знал: наши победят. А если даже не победят, он все равно успеет уйти к своим.

Тем более что здесь у него никого не было. Студентка Тихонова не в счет. Даже не в том дело, что она донесла на него: время такое пришлось, все на всех доносят, ничего страшного. Тут другое: вроде сладкая баба, но рассуждает про классовую борьбу. На глазах становится интеллигенткой. Не жалко.

старинная немецкая оптика Слишком рано стало поздно

— А что вам мешало раньше? — спросил лейтенант госбезопасности Хлюмин у подследственного Мешкова-Громова.

— А? — вздрогнул Мешков-Громов и выпрямился на табурете. — Что-что?

Он был худ, скуласт и перепуган. Все время пожевывал, приноравливал губы и челюсти: еще не привык без зубов.

У Хлюмина было хорошее зрение. На всех врачебных проверках он свободно читал далекие мелкие буквы. И вблизи не щурился, как некоторые. Но на всякий случай у него в верхнем ящике стола были круглые очки с золотыми дужками. Он взял их на память у профессора Турова: взял в подарок! Профессор был старорежимный богослов. Совершенно ни при чем. Просто дурак, хотя знал древние языки. Но пришлось пустить по первому разряду: разветвленная террористическая организация! Очки, однако, взял. Профессор сказал, что это память о его покойном учителе из Фрайбургского университета. Эх. Сто верст до Тутлингена, родные места.

Очки чуть-чуть приближали. На лице подследственного начинали виднеться грязные поры, нарывы, шелуха и седая щетина. Подследственному становилось еще страшнее.

Вот и сейчас Хлюмин громко вытянул ящик стола, достал очки, нацепил на нос, подпер голову кулаками. Посмотрел пристально и сурово.

— Что вам мешало раньше? — сурово переспросил Хлюмин.

Вообще всю такую публику Хлюмин допрашивал просто. «Здравствуйте, садитесь, рассказывайте», — бесцветно говорил он. «Здравствуйте, гражданин следователь» — наивно отвечал подследственный и начинал: имя, отчество, фамилия, место жительства, профессия, образование, семья… А также национальность и социальное происхождение. Хлюмин с коротким смешком перебивал: «Спасибо, все это нам известно. Рассказывайте о вашей преступной деятельности». — «О какой?» — «Обо всей. Подробно. С самого начала». — «Но позвольте, гражданин следователь…» — «Послушайте, вы же не маленький. Вас арестовали? А теперь расскажите, за что вас арестовали».

Дня через три — рассказывали. Иногда через восемь дней, но это уж в крайнем случае.

Довольно часто все кончалось организацией террористической группы с целью убийства товарища Сталина. Правда, валили на подельников. Сам-то предан делу партии и лично великому вождю, но вот шпионы и предатели опутали.

Вот и Мешков-Громов признался в том же.

А ведь вполне советский человек. Из рабочих. Участник литературной группы «Наковальня». С тридцать второго года член Союза писателей. Отдельная квартира на улице Фурманова, бывший Нащокинский переулок. Пролетарский поэт. Станки поют, ряды идут, флаги реют, ветры веют. Дерьмо. Хлюмин его помнил — по школе имени Белинского, тот был на четыре класса старше и на всякую мелкоту — то есть на Хлюмина — внимания не обращал. Тем более что у Хлюмина теперь были небольшие квадратные усы, как у наркома Ягоды и канцлера Гитлера.

Вдруг Хлюмин его спросил — он никогда не спрашивал об этом, хотя вопрос сам собой напрашивался:

— А что вам мешало раньше?

— Что-что? — честно не понял Мешков-Громов.

Хлюмин снял очки, положил их в кожаный футлярчик с линялой золотой надписью Franz Sommerberg Optik, Freiburg im Breisgau, снова задвинул ящик стола.

— Согласно вашим показаниям, гражданин Мешков, вы давно вынашивали преступные планы убить вождя. По вашим словам — вот, вами написано! — еще с 1926 года убийство вождя стало вашей целью. Так? Вы сколотили свою преступную группу негодяев и убийц в 1930 году, так? Вот, написано вами собственноручно. Так? — спросил Хлюмин.

— Так, — сказал Мешков-Громов.

— Почему вы откладывали покушение? Чем все это время занималась ваша преступная группа убийц и террористов?

— По-вашему, его нужно было убить раньше? — засмеялся Мешков-Громов, показывая пустые незажившие десны.

Хлюмин вскочил из-за стола и пинком сшиб Мешкова-Громова с табурета. Добавил пару раз по почкам.

— Вставайте, — сказал через минуту.

Мешкову-Громову было трудно подниматься — он был в наручниках. Но он справился. Стоял, пошатываясь и глядя вниз. Хлюмину показалось, что у него слишком длинный нос.

Похож на еврея. Или на скворца. У них дома жил скворец со сломанной лапкой. Папаша сделал ему из легкой латунной проволоки вроде протеза. Скворец ковылял по скатерти, когда его выпускали — милый такой и бедный. Обреченный. Вроде этого.