Окнами на Сретенку

Я продолжала часто ходить в консерваторию с Людой, Наташей, Юлей или вовсе одна. На симфонические концерты, особенно на Чайковского и Бетховена, да если еще дирижировал Мравинский, народ шел толпами. Большую часть слушателей составляли солдаты и офицеры, на несколько дней приехавшие в отпуск с фронта. Билетов на всех не хватало, в вестибюле собиралась огромная толпа, и, когда уже яблоку упасть было негде, задние начинали напирать. Сбивались с ног билетерши, валились барьеры, даже милиция не в силах была остановить эту безудержную лавину, врывающуюся в фойе. Самые уютные места были на ступеньках первого амфитеатра; они были все тесно заполнены, и оттуда уж никто нас не сгонял.

В кино мы тоже ходили довольно часто. Особенно нас радовали фильмы на английском языке — их тогда не дублировали, а только сопровождали титрами. Еще в 1943 году Зинаида Евгеньевна Ган повела нас на «Леди Гамильтон», и мы были счастливы, что понимали буквально каждое слово. Мы потом смотрели этот фильм еще несколько раз (я — семь) и знали его наизусть. Потом был «Багдадский вор», цветной, — тот я видела четырнадцать раз, опять же из-за языка, но еще и потому, что влюбилась в Конрада Фейдта. Были еще всякие американские фильмы — «Сестра его дворецкого», «Ураган» и другие, все они радовали нас возможностью слушать и — ура! — понимать настоящую, живую английскую речь. Из русских фильмов того времени запомнились только «Два бойца»: песни оттуда были так популярны, что их распевали всюду.

Девушки вдруг снова стали интересоваться модой. Если зиму мы, как прежде, прозябали в холодных аудиториях в довоенных пальто и в старых валенках, то к весне во все, даже старые, платьица подложили плечики из ваты: эти плечики всем очень нравились, они как-то перекликались с формой военных. Начали появляться и тонкие чулки-паутинки с темным швом сзади, но эти чулки было очень трудно достать. Говорили, что француженки красят ноги марганцовкой и рисуют друг другу швы чернилами. Стали модными туфли с совершенно прямыми каблуками. Стали появляться заграничные вещи. Мы с мамой, например, получили через Станкоимпорт «американские подарки» — два пальто, шерстяную кофту и платье-халат; вещи, конечно, ношеные, но они нам очень пригодились. Здесь можно было купить вещи только по ордерам, а студентам ордеров не давали. Много вещей привозили из Германии. Ловкие военные начальники вывозили оттуда целыми вагонами мебель, посуду, не говоря о тряпках женам.

Запомнился мне февральский вечер нашей группы, который мы устроили у Жени Шиманко, жившей в одном из сретенских переулков. Мы долго готовились к этому празднику. Каждый должен был подготовить какое-то выступление, составлялись речи, мы долго рылись в журналах в поисках подходящих картинок для «фотографий». Мы — это подготовительный комитет: Женя, Галя и я, от остальных все держалось в тайне, и каждый готовил свой номер тоже как сюрприз. Было придумано и угощение: мама Жени испекла пирог, каждому поручили принести что-то из дома. Вина не было, были, кажется, какие-то разбавленные соки да вода, но на столе стояли винные бутылки, на которые мы наклеили придуманные и изготовленные нами этикетки. Здесь были Exegi! из винных погребов Горация, Whisky — Ohthere, 90° (этот Охтхере, живший в IX веке, был из «Беовульфа») и тому подобные. Вечер прошел прекрасно — кажется, давно мы так не смеялись. Среди концертных номеров был танец Жени в японском кимоно, с веером и зонтиком, сцена из «Как важно быть серьезным» с измененными именами, исполненная Галей и Валей[64], и с вечера все унесли маленькие сувенирчики, сделанные Галей, и «фотографии» с надписями. Мне дали вставленный в картонку скрипичный ключ из проволоки, обмотанной желтым шелком: все знали, как я люблю музыку. Засиделись мы почти до полуночи. Наташа жила дальше всех и не успела бы добраться домой до комендантского часа, поэтому она пошла ночевать ко мне.