Окнами на Сретенку

Наконец завиднелись огни станции. Начал моросить дождь. И мы встали под навес. Там на лавке дремали три колхозника с мешками. Неужели по своей воли они сидели тут в ночи? Нам опять захотелось спать; злые, мы ворчали друг на друга. В четверть третьего послышался шум приближающегося поезда. Мы думали, что это наш, и, шлепая по лужам, перебежали к среднему пути, но оказалось, что это шел поезд из Москвы. А когда он со скрипом и лязгом начал трогаться, подошел с противоположной стороны наш. Было страшно стоять в темноте, в узком проходе между двумя грохочущими чудовищами. Нас обдало паром с паровоза; его колеса были намного выше нас.

— Вспомните Анну Каренину, — дрожащим голосом сказала над моим ухом Нина Ефремова, и сделалось еще страшнее.

Когда наш поезд наконец остановился, оказалось, что мы стоим слишком далеко впереди: наш вагон был предпоследний. Мы бросились в конец состава и с трудом вскарабкались со своими вещами в вагон. После этого поезд сразу тронулся. Вагон был почти пустой. Мы с Валей сели на скамейку напротив Изы и Стеллы. Федя посоветовал всем лечь на скамейки; некоторые так и сделали и вскоре уснули. Я долго пыталась разглядеть что-нибудь через окно, но, кроме дождевых капель и своего собственного тусклого отражения, ничего не увидела. Я положила голову на столик, подложив под щеку сырой «драндулет», а Валя вытянулась на лавке и положила голову мне на колени. Тряска вагона вскоре убаюкала нас. Я услышала, как кто-то сказал, что этот поезд идет из Смоленска, кто-то, тяжело топая, пробежал по вагону, загудел паровоз…

Когда я проснулась от резкого толчка, поезд стоял в Можайске. Я оглянулась и увидела, что все спят. Кто-то в углу даже храпел. Я снова заснула, а когда опять открыла глаза, мы все еще стояли. Начинало светать, и за окном на сером небе выделялась черная колонка. В углу потягивался Коля. Сзади меня кто-то зевнул и загремел посудой. «Что это мы стоим так долго?» «А мы больше часа должны стоять в Можайске, — отозвался Федя. — Нам сзади еще вагоны прицепляют».

— А который час? — спросила Иза, не шевелясь и не открывая глаз. Ее голова лежала напротив меня на том же столике.

— Спите! Чего сразу все проснулись. Еще четыре часа только.

Вскоре поезд тронулся. Несколько капелек на оконном стекле дрогнули и потекли вниз, сливаясь в ручейки. Никто уже не спал, все кряхтели и потягивались. Мы узнали, что выходить будем на станции Дорохов, а оттуда пойдем 16 километров до лагеря.

Ежась от холода, мы выползли в Дорохове из вагона и пошли в здание станции, где расселись по скамейкам. Часть разместилась в большом круглом вестибюле, а мы сели в небольшом проходе у окна. Почему-то мы просидели на этой станции целый час. Сидели и зевали, опираясь на свои мокрые вещи, безучастно уставившись на каменные плитки пола. Не хотелось разговаривать, уснуть тоже нельзя было. Прошел какой-то сторож в синем кителе, неся в одной руке совок с веничком, а в другой — огромную бутыль из-под смазочного масла. Когда он проходил мимо нас, бутыль вдруг выскользнула у него из руки и с великим звоном разбилась вдребезги. Как будто он этого ожидал, мужичок тут же смел все осколки в свой совок и пошел дальше. Это происшествие нас немножко оживило, почему-то сделалось смешно.

В половине шестого нам велели собраться, и мы вышли из станции. Мы пошли по мокрому шоссе, которое, как указывала желтая дощечка у станции, вело в Рузу. Мы были бледные, жалкие, как общипанные куры. Все еще моросил дождь, и было очень прохладно. Федя не знал точно, где надо сворачивать вправо, знатоки же дороги стали спорить — одни говорили, что нам сворачивать здесь, по тропинке, другие — что надо дойти до какой-то поляны. Решили пойти посередине, прямо по мокрой траве, но нас это не смущало, потому что Саша обещал нам, что мы еще поспим.

Пройдя через рощицу, мы попали в маленькую деревеньку, где Федя снял у одной старушки ветхий с виду дощатый сеновал с соломенной крышей.

Мы взобрались на сложенное под потолком душистое сено. Девочки на этот раз разместились наверху, а ребята внизу, в проходе между сеном и стеной. Я оказалась с самого краю и не сразу уснула, потому что боялась скатиться вниз на Вальку Грызлова, который еще и пугал меня, что сделает в сене подкоп. Валюша лежала рядом со мной и сразу уснула, как и большинство остальных. Даже когда она спала, на ее лице было выражение безмятежного и уверенного счастья и губы чуть-чуть улыбались.

Наконец и меня одолел сон.