Окно на тихую улицу

Лариса обхватила его голову и вдавила ее в себя. И тут же, будто опомнившись, принялась нежно ерошить его волосы.

– Ой, не знаю, не знаю. Когда ты мне говоришь, что я хорошая, я ведь и в самом деле чувствую себя хорошей. Я тебе верю, Соболев! Боже, как я тебе верю! И ведь давно уже не дура.

Лариса закончила с некоторой грустью. Но в следующий миг нахлынувшее вдохновение не оставило и следа от этой грусти.

– A-а!.. Ну так вот! Беру я Светку, и мы втроем катим пить шампанское…

– Это вчера, когда твой вечер был посвящен ребенку? – с ласковой ехидцей вставил Соболев.

– Нет, ну-у… Он же, скотина рогатая, забрал меня поздно, прямо из дому, я спать уже собиралась!

– Понимаю, понимаю.

– Думаешь, мне так уж хотелось с ним ехать?

– Не думаю, не думаю.

– Но у нас же ребенок! А его надо кормить и одевать. И если я папочке не буду регулярно напоминать, сам он никогда об этом не вспомнит. Так что вчера он, как зверь на ловца, прибежал. Я это говорю со спокойной совестью. Он же сдирает с водителей бабки! Почему я не должна сдирать с него?

– Конечно, конечно.

Соболев успокаивающе погладил щекой ее грудь. И от этого Лариса опять была вынуждена прерваться.

– Ой, Сашенька! Ну почему, когда то же самое мне делает кто-то другой, я не испытываю ничего подобного? Господи, ты даже вообще можешь ничего не делать, а мне уже хорошо! Ой, демон! Ой, Мефистофель! Ой, умеешь!

– Лариса! Что ты такое мне говоришь?

– Лариса! Ты даже имя мое произносишь как-то особенно. Да и Ларисой меня никто не называет уже. Лора и Лора! Как проститутку какую-то!..

Соболев повел свои губы от одного ее виска до другого, через лоб, обцеловав по пути бровки и переносицу. Потом голова его тихонько опустилась к своему тепленькому месту на ее груди.

– Ты что-то важное начала мне рассказывать, – проговорил он.

– Важное? О боже! Все, что я рассказываю, уже не важно. Важно только то, что сейчас.

– Согласен. Хотя это и легкомысленно. А легкомыслие для женщин – горе.

– О-о!.. К горю мне не привыкать.

– Не надо к горю привыкать. Горе портит человека.

– А я думала, что горе закаляет.

– Женщина, привыкшая к горю, влечет к себе тиранов и садистов. Не мирись с горем, Лариса!

Соболев произнес это, оторвав лицо от груди и проникновенно глядя ей в глаза.

– Господи, Соболев, поцелуй меня еще, поцелуй! Я умираю, когда ты на меня так смотришь!

А через некоторое время она опять заговорила:

– Так вот… Посидели мы втроем в «Зодиаке», попили шампанское, осмеяли, оборжали все события, и мой Степанов, уже хороший, заводит старую пластинку: вернись, я все прощу! Это он мне собрался что-то прощать! Кобель помойный, который трахает все, что еще шевелится. Я от смеха чуть не захлебнулась. Да еще это при Светке. Кстати, ты не знаешь, что он и с Березкиной трахался?

– Нет, не знаю.

– Это умора, сдохнуть можно!.. Короче, год назад это было. Сразу после нашего развода. Раз отвез ее домой, потом второй, третий!.. Что-то, думаю, не то! Беру Светика за белы косы и лицом к стенке. Света моя – тыры-пыры, круть-верть – деваться некуда, и раскалывается подруженька. Говорит, проверить хотела, с кем это ты столько лет прожила! Ну и как? – спрашиваю. Да, говорит, дерьмо собачье! Ты, говорит, ничего не потеряла, что бросила его. Посмеялись мы по этому поводу, потом выпили.

– Какая прелесть!

– Ну так вот. Сидим мы, значит, у нее на кухне, коньячок попиваем, мужиков вспоминаем. И тут звонок в дверь. «Кто?» – спрашиваю у Светки. Светик аж побледнела. «Степанов, – говорит, – должен был прийти». «Спокойно, – говорю, – сейчас ему сюрприз будет!» Открываю дверь. Стоит, гусь! И в руках коньяк. А я ему сразу в лоб, чтобы не успел ничего сбрехать: «Что, – говорю, – пришел конец помочить? Проходи, проходи, сейчас мы его тебе вдвоем помочим, долго он у тебя после этого не высохнет!» Можешь представить его рожу! Но, падла, надо отдать должное, не растерялся. Профессиональная наглость, ничего не попишешь. Ментам без наглости нельзя. Хоть бы тебе смутился! Говорит, у него с Березкиной был дружественный акт. А коньяк принес для того, чтобы выпить и забыть об этом навсегда. Представляешь? Но Березкина – тоже молодец! – кричит ему из кухни: «Я это забуду только в одном случае: если никогда больше не увижу твою ментовскую рожу!»

Тут Соболев прервал ее и заглянул ей в глаза.

– Ответь мне, пожалуйста, на парочку вопросов, Лариса. Только откровенно.

– Да хоть на десять, родной ты мой! И только откровенно!

– Очень хорошо. Ты не любишь своего Степанова?

– Гос-споди!.. О какой любви ты говоришь, если я и сейчас не могу себе простить, что вышла за этого урода!

– Хорошо, хорошо. А когда ты узнала, что он изменил тебе с Березкиной, ты почувствовала ревность?

– Ревность? Боже упаси! Просто захотелось плюнуть ему в морду. Да и ей тоже.

– Понятно.

– Что понятно?

– Что ты испытала ревность к нелюбимому человеку. Это лишний раз доказывает, что любовь и ревность не имеют ничего общего.

– Но я не сказала, что ревновала его.

– И не скажешь. Потому что знаешь, что ревность – это плохо. К сожалению, это все, что мы знаем о ревности.