Окно в Европу

Пришпорив жеребца, он поскакал через поле к частоколу. Уже почти стемнело, но горящая деревня освещала путь. Пахло дымом, паленой плотью и кислым запахом пороха. Сейчас Хайло не думал о Нежане, о ребе Хаиме и вообще о том, что могло твориться в столице; пригибаясь к шее жеребца, он старался объезжать воронки и пропаханные снарядами рытвины. То и дело он слышал пронзительный свист, потом где-то в стороне земля вставала дыбом, и над ней расцветал огненный факел взрыва. Похоже, враг снарядов не жалел, восполняя малое свое умение огнем по площадям.

У частокола Хайло спрыгнул наземь и крикнул, что он гонец из Киева, с пакетом воеводе Кочубею. Тот обнаружился в блиндаже в окружении трех своих полковников, двух живых и одного мертвого. Распечатал Кочубей пакет, прочитал, стер со лба пороховую копоть и промолвил:

– Велено в Киев идти всеми тремя полками. Да только где эти полки?… У тебя, Черемис, много ли осталось всадников? А у тебя, Кунич, сколько есть пехоты?

– Конных половина от прежнего, твоя милость, – сказал один полковник. – Остальные легли, когда мы пушки пытались отбить.

– Из двух полков один соберу, – сказал другой. – Кто убит, а кто сбежал к мятежникам.

Третий промолчал – лежал на лавке лицом вверх и глядел в бревенчатый накат невидящими глазами.

– Ну, в Киев так в Киев. Пойдем с тем, что есть, – пробурчал воевода и повернулся к Хайлу. – Но быстро, сотник, нам не собраться. Пушки надо увезти, боезапас, а еще раненых и убитых. Опять же ночь на дворе.

– Собирайся быстрее, твоя милость, – отозвался Хайло. – В лесу разъезд мятежников мы встретили и порубили. Мои сейчас дорогу держат, но их всего-то два десятка. Если путь в столицу перережут, не выберемся отсель.

Кочубей задумался, мрачно глядя в пол, затем велел:

– С пушек сбить замки и бросить здесь. Мертвых тоже не повезем. Раненых грузить на подводы. Первыми, Черемис, твои конники пойдут, за ними я с пехотой и обозом. Кунич, будешь в тыловом охранении. Выполняйте!

Полковники ушли. Воевода по-прежнему не двигался, уставясь в пол, поглаживал ладонью лоб и щеки, ставшие почему-то влажными, размазывал по лицу сизую пороховую гарь. Молчал, дергал седые усы. Наконец произнес:

– Добрый ли у тебя конь, сотник? Свезет ли двоих?

– Добрый, – сказал Хайло. – Кого везти, твоя милость?

– А вот его. – Воевода кивнул на мертвого полковника. – Сына моего Василя. Раз мертвых не берем, не могу я его в подводу класть, не могу собственный приказ нарушить. Ты – другое дело… Свезешь его в Киев, век буду за тебя богов молить.

– Свезу, – сказал Хайло и, шагнув к лавке, взял мертвеца на руки. – А богов за меня молить не нужно. Какие у нас нынче боги, о том даже князь с Думой не знают.

Он вышел из блиндажа, взгромоздил тело на коня и вскочил в седло. Затем медленно двинулся через поле к лесу и к своим ратникам. Позади перекликались люди, стонали раненые, ржали лошади, скрипели колеса телег. Пала ночь. С луговины больше не стреляли.

КИЕВ. ВОСКРЕСЕНЬЕ

Ревком собрался ночью в пивной «Шунтельбрахер», откуда вынесли все лишнее, оставив только лавки, большой стол для заседаний и столик поменьше, за которым трудились протоколисты. Отныне все решения полагалось записывать, ибо они, сделавшись законами, станут краеугольным камнем нового миропорядка. Впрочем, старорежимное слово «закон» Вовку Ильичу не нравилось, он предпочитал говорить о декретах.

Пивная, расположенная на Торжище, у самого Княжьего спуска, была весьма удобна для руководства восстанием. Вся торговая территория и прилегающие улицы контролировались отрядами Збыха, Ослаби и Рябого, хорошо вооруженными и готовыми двинуться к площади и дворцу. Большинство улиц перекрыли баррикадами, установив кое-где пулеметы – на случай, если варяги попробуют атаковать. Но такой поворот был не слишком вероятен – половина гвардии охраняла мост и взлетное поле, а остальные перебрались к дворцу. К тому же, по донесениям лазутчиков, гвардейцы были деморализованы и в любой момент могли удариться в бегство.

Члены Ревкома начали рассаживаться за столом. Вовк Ильич заметил, как Рябой переглянулся с Троцкусом и буркнул: «Дэло сдэлано, братан». Речь, несомненно, шла об акции в доме сотника Хайла, одобренной Вовком Ильичом; генералом сотнику не быть, но как сочувствующий элемент он был полезен революции. Что до иных планов Троцкуса, то их Вовк Ильич собирался предать полной анафеме.

Открыв заседание, он призвал братков-соратников не расслабляться и не праздновать победу раньше срока, ибо враг коварен и силен. Затем сказал:

– Есть мнение подкорректировать первоначальный план. Мы собирались штурмовать дворец, а затем арсеналы и варяжские казармы, но их удалось заминировать. Братаны Рябой и Збых постарались. Так?

Оба названных комитетчика кивнули.