Окно в Париж для двоих

Мазурин Иван полез в карман за сигаретами. Взглядом испросил разрешения. Он всегда его спрашивал, хотя и знал, что курить в этом доме можно. Вот в кресло лез, мерзавец, без спроса. А курить разрешения всегда спрашивал. Спросил и сейчас. Дождался молчаливого позволения. Прикурил с удовольствием. Прищурился на тонкую струйку дыма, живенько потянувшуюся к открытой форточке, и говорит:

— Денег Хромой не получил по странному стечению обстоятельств, Прокопий.

— И что за обстоятельства?!

Будто и не было полугодового бездействия. Будто и не топил он жизнь свою и тоску на дне стакана. И обиды растворились разом, и хандра. Чутье! Чутье очнулось. Да с таким обострением, что даже носом повел, будто гончая хватая след.

— Деньги эти — миллион наших с тобой отечественных — пропали!

— Как это пропали? Украли их, что ли, у него?

— Не у него, получается. — Иван глубоко затянулся, потом еще и еще раз, смакуя новость, которую хотел обрушить на друга и которой надеялся встряхнуть того как следует.

— А у кого?

— У Таньки. У той, что хозяйка этого самого «Голиафа». Она денежки приготовила. Исправно отсчитала вместе со своими помощниками: главным бухгалтером и главным менеджером фирмы — своим доверенным лицом, другом и любовником в одном лице. Отсчитала, значит. Сложила в кожаный кейс и…

— И?! Щас, Вано, как в репу дам! — заорал, не выдержав, Гарик. — Чего тянешь?!

— И все! Пропали денежки. Вроде и до Хромого не доехали. И в то же время в «Голиаф» не вернулись.

— Кто должен был передать деньги? — проявил себя забытым всеми профессионалом Прокофьев.

— Узнаю мастера! — удовлетворенно прицокнул языком Мазурин.

Имелась у того такая привычка, цокать совершенно на восточный манер языком. Оттого Гарик и называл друга не Иваном и не Ванькой, а Вано.

— Деньги должен был передать тот самый друг, соратник и любовник. Алексей, так его звали.

— Почему звали?

— Маладэц, знаишь, да! — заржал Мазурин. — Потому что пропал наш Алексей, Алешенька, сынок!

— Ага! Пропал, стало быть, вместе с деньгами? — Гарик думал чуть меньше минуты. — И теперь на него хотят свалить кражу денег, так?

— Пока никто не валит. Пока Танька только сопли на кулак наматывает и пытается в обход официального расследования все это дело разрулить. Наняла тут кое-кого… Но по ее версии и по версии этого самого Хромого все вроде так оно и есть.

— А он, стало быть, не успокоился и деньги продолжает требовать, — перебил его друг задумчиво. — И ты думаешь, что Хромой парня убрал, деньги прикарманил и теперь играет в непонятки и хочет сорвать еще один миллион наших с тобой отечественных?

— Именно, Гарик!!! Именно! Ну, как хорошо ты все схватываешь. Буквально на лету, не то что эти дуболомы! — Мазурин поискал взглядом пепельницу, не нашел, встал с жестоким старческим кряхтением с кресла и выбросил окурок в форточку. — Думаю, что все именно так и произошло, как ты обрисовал. А знаешь, почему я так думаю?

— Догадываюсь. — Прокофьев дернул плечами. — Произошло что-то еще?

— А как же! Произошло! Произошло убийство на улице Корчмной, слышал про такую?

Кто же про нее не слышал! Улица знаменита была рыночными площадями, постоянной борьбой за раздел территории, частыми мордобоями и притонами, что гнездились в старых, почти развалившихся домах.

— Кого убили на этот раз?

Гарик расставил пальцы веером и уставился на свои подрагивающие ладони. Как колбасит, прости господи! Похмелье паразитское, чуть притупившееся борщом и мясом, снова начало выкручивать весь организм. Сейчас бы пивка баночку или граммов сто водки. Глядишь, дело бы и наладилось.

— Обойдешься! — прикрикнул на него Мазурин, моментально все понявший и без слов. — А убили официантку из стриптиз-бара. Валентина Пыхина — двадцати пяти лет от роду. Высокая, длинноногая, худощавая, потасканная деваха. Ничего, в принципе, из себя не представляющая. Ее и убивать-то незачем, грабить нечего, наркотой она не баловалась. Связей порочащих особо тоже не имела. Не особо-то на ее мослы западал клиент, но вот что странно…

Прокофьев не смог задать другу наводящего вопроса. Тошнота подкатила к горлу с такой отвратительной силой, что впору было бежать из комнаты прочь. Перед глазами поплыли круги всех расцветок и размеров. По телу вдарило такой испариной, что футболка моментально прилипла к спине. Ох, сейчас бы водочки граммов сто — сто пятьдесят.

Иван оглядел его не без сожаления, покачал головой и неожиданно вытащил из кармана куртки чекушку.

— На вот, алкашина, опохмелись. Иначе, чую, разговора у нас с тобой не получится. Ты же не соображаешь ничего, а мне сейчас твоя голова вот так нужна. — И Иван резанул ребром ладони себя по горлу. — Пошли в кухню.

В кухне Прокофьев снова принялся метаться между плитой и холодильником. Поставил сковороду с Маринкиными котлетами на огонь. В вымытый корец налил воды и загрузил туда с дюжину сосисок. Нарезал хлеба. Достал стакан. Глянул вопросительно на друга.