Око флота

Когда Моррис спустился вниз, Дринкуотер подошел к наветренному борту. Капли дождя секли ему лицо. Это его успокаивало. Боль в животе стихала, голова прояснялась. И тут на него накатил приступ тошноты. От совокупности боли, вина и чувства презрения к себе его вырвало в темные, шипящие волны Спитхеда. Ему стало легче. Он стоял на наветренном борту, сжимая руками поручни. Его презрение к себе становилось все больше. Почему он не ударил Морриса в ответ? Хотя бы разок? Ему пришлось признаться себе, что он струсил вопреки всем своим твердым решениям, которые принял и готовился воплотить жизнь при первом удобном случае. И таковой ему только что представился: Моррис напал на него. До того он лелеял надежду, что Моррис решит-таки оставить его в покое. Но тот явно не намерен этого делать.

Как ему хотелось бы, чтобы он никогда не узнал о Моррисе того, что узнал. Это было так отвратительно, что возникшая в его живом воображении картинка заставила Натаниэля вздрогнуть. Впрочем, его испуг от увиденного едва ли был большим, чем испуг тех, кого он застал. Именно ужас лежит в основе той силы, которою он получил над Моррисом. Моррис действовал жестоко, но за своей жестокостью он безуспешно пытается спрятать страх. У него нет другого выхода.

Вдруг Дринкуотер осознал, что кто-то стоит рядом с ним.

— Ха-хм, — раздалось осторожное покашливание.

Дринкуотер резко повернулся.

— Прощенья просим, сэр…

— Что такое?

— Я видел, че случилось, сэр. Я видел, как он ударил вас. Коль скажете, буду свидетелем, сэр.

— Нет, Тригембо, спасибо, — Дринкуотер замялся. Он припомнил их разговор на Средиземном море. Перед его мысленным взором промелькнул Хамфрис, потом вспомнились Треддл, Шарплз и наказание, полученное Тригембо. Натаниэль напряженно посмотрел на матроса. Тригембо ждет, что Дринкуотер не даст спуску Моррису, иначе он будет считать мичмана трусом…

Внезапно Дринкуотер припомнил, как несколько минут назад страх покинул его. Натаниэля обуяла решимость. Он не станет более терпеть тиранию Морриса и вызовет старшего мичмана на дуэль. В такие мгновения отчаянные решения принимаются легко, вот только воплотить их в жизнь будет не так просто.

— Нет, Тригембо, это дело кокпита, как ты однажды сказал, — ответил Дринкуотер, страясь, чтобы его голос звучал твердо. — Буду признателен, если ты не станешь болтать.

Моряк ушел, обуреваемый разочарованием. Он просчитался, предлагая помощь молодому джентльмену. Тригембо думал, что тот станет использовать для обуздания Морриса законные средства. Ему припомнилась двадцать девятая статья Свода: по ней Дринкуотер мог притянуть Морриса даже если увидел бы, как тот держит кого-то за руку. Тригембо недоумевал. Он «ставил» на молодость, и не понимал, почему молодежь не задала Моррису хорошую трепку, свидетелем чему ему приходилось быть на многих кораблях. Тригембо был слишком безыскусен, чтобы понять чувства, владевшие Дринкуотером, так же как и Дринкуотер не мог понять, что поступки Морриса диктуются его черной душой — факт, совершенно ясный для Тригембо.

При первых проблесках рассвета Дринкуотер смотрел, как матрос уходит.

— Тригембо!

— Сэр? — моряк замер.

— По-тихому попроси одного из помощников плотника выстругать из куска ясеня два шеста. Каждый должен быть три фута в длину, понял?

— Есть, сэр. И спасибо.

Дринкуотер не имел ни малейшего представления, за что Тригембо хочет его поблагодарить, но почему-то падающие на лицо капли показались ему вдруг теплее.

Вести о продаже приза и обещание допустить на борт посетителей сделали «Циклоп» самым счастливым кораблем на якорной стоянке. Еще до конца утренней вахты матросы с необычным для такого дела радостным настроением надраили палубу и привели в порядок такелаж. Когда на палубу поднялся Дево, вся медяшка уже блестела в бледных лучах восходящего солнца, обещающих, что идущий на смену дождливой ночи день окажется ясным. Люди не сводили глаз со свинцовых вод, отделяющих их от форта Джилкикер и гавани Портсмута. В течение нескольких дней наемные ялики и вельботы, груженые женщинами и детьми кружили рядом с кораблями. Большинство из женщин были шлюхами, но встречались среди них и жены, законные перед лицом бога или властей. Располагаясь прямо у бортов кораблей, эти лодки представляли собой унылое зрелище. Иногда матросам удавалось обменяться с их пассажирками парой фраз или помахать рукой, пока окрики офицеров и боцманов не вынуждали их снова вернуться к работе. Часто лодки вынуждены были уходить из-за рвения офицеров или морских пехотинцев-часовых, иногда их отгоняли патрульные катера флота. Для их экипажей это доставляло особую радость: если тебе не дают получить удовольствие самому, то можно хоть не дать насладиться другому.