Око Марены

— А вот откель в том же Пронске людишки сведали — кто перед ним стоит, да с чьей дружины вои эти будут?

— Так они сами об себе сказывали — не таились, — пояснил Мстислав.

— Ишь ты, — осуждающе качнула головой Ростислава. — И впрямь не таились. И это мне тоже в диковину.

— А тут-то чего дивиться? — не понял князь.

— Дело-то уж больно страшное. Чтоб детишек убить — не каждая черная душа такой грех на себя возьмет, а коли и возьмет, так все едино — с утайкой да с опаской к нему приступит. А тут еще и похваляются.

— Видать, вовсе без Бога в душе людишки те были, — вздохнул Мстислав.

— Может, и так, — не перечила Ростислава. — А может и иначе быть. След они свой заметали. Как зайцы на снегу петли делают, чтоб охотник не додумался, куда за косым идти и где он в нору забился.

— След заметали, а сами о себе сказывали во весь голос, — усмехнулся князь.

— А его всяко можно замести. Вот, к примеру, убегла я с Новгорода, а ты за мной вдогон. А я везде на пути своем говорю людям: из Смоленска я, Агафья Володимировна, князя тамошнего дочь, ко святым местам в Суздаль еду.

— Так ты мыслишь, что и они… — протянул Удатный и с невольным восхищением поглядел на умницу дочь.

— Мыслю, батюшка, — кивнула она, тут же подкрепив свою мысль: — Сказывали, что у Константина, когда он из Исад бежал, от воев Глебовых спасаясь, всего трое али четверо осталось из дружины всей. Да и сам он весь в ранах. До того ли ему было, чтоб о детишках княжьих думать? Да и на что они ему? Ведь в Рязани не он сидит, а его брат Глеб. Опять же и послать ему некого, да еще сразу во все места. А ведь сказывают, токмо в Пронск десятка три приехало, да и в другие грады столько же — ты сам-то сочти, батюшка.

— А кто же тогда?… — Мстислав, не договорив, оторопело уставился на дочь. — Убивец-то кто тогда?

— А ты на это место князя Глеба подставь, — предложила Ростислава. — И сразу вмиг все сойдется. И никакой несуразицы уже не будет. Опять же помысли, нешто гражане Рязани стольной утерпели бы непотребство такое, чтоб над ними братоубийца сидел? Они, конечно, не новгородцы вольные, но буйства и у них в достатке. Земли-то украйные, неспокойные, так что там удалец на удальце.

— А я вече сбирать хотел, на Рязань идти, — растерянно протянул Мстислав.

— Собрать его завсегда успеешь, — деловито заметила дочь. — Токмо я другое вспомянула. Ты на Чернигов ведь не просто шел — смоленские князья подсобить просили. Да и Юрия со стола во Владимире ссаживал не для себя — для старшего Всеволодовича старался. А ныне незваным возжаждал пойти. А Рязань незваных гостей не жалует. Там даже покойный Всеволод усидеть не смог, а уж на что силен был.

— Силен-то силен, а со мной потягаться он не возмог — уступил, — заметил Удатный с удовлетворением и легкой гордостью.

— Верно, уступил. А еще и потому он так сделал, что чуял, на чьей стороне правда. А ныне, батюшка, ты сам-то ведаешь, у какого края ее искать там, в Рязани? К тому ж и путь не близок. Как знать, можа, пока ты полки соберешь да туда подойдешь, младшой Ингварь с Константином, во всем разобравшись, миром поладят. А тут и ты заявишься с дружиной. Получится, что ни к селу ни к городу.

Она окончила шитье, деловито перекусила нитку зубами и, держа рубаху на вытянутых руках, еще раз придирчиво оглядела свою работу. Мстислав сидел погруженный в глубокое раздумье. Молчание затянулось, но Ростислава терпеливо ждала, не мешая неторопливому ходу отцовских мыслей. Она даже дыхание затаила, чтоб ничем не потревожить князя, пока он будет делать новый выбор.

— Да-а-а, мыслится мне, что ежели все взвесить как следует, то надо бы погодить малость, — пришел он к мудрому выводу. — Опять же никто подсобить не просил — так чего и лезть? Можа, и впрямь они сами замирятся, — развел он руками. — Ты-то сама как думаешь? — повернулся он к дочери.

— Да по мне как ты скажешь, батюшка, так оно и ладно, — певуче откликнулась девушка. — А думать я никак не думаю. Нешто бабское это дело — в мудреных делах княжеских разбираться. Вон, — она с гордостью показала на рубаху с уже оконченной вышивкой, — это работа по мне. Как оно тебе, по нраву?

— Княжьи думы и впрямь не бабского ума дели, — согласился Мстислав с дочерью. — Тут со всех сторон обмыслить надобно. И так покрутить, и эдак посмотреть. Иной раз и вовсе ум за разум заходит, — пожаловался князь. — А рубаха, что ж, и впрямь славная получилась.

— Самому лучшему богатырю на земле русской шила. Всю душу вложила, — похвалилась девушка, и Мстислав тут же ощутил легкий укол ревности. «С одной стороны, конечно, хорошо, что дочь всерьез замириться со своим мужем решила», — подумалось ему. Но с другой — чего-то и жалко стало, вот только непонятно — чего именно.

Он встал, выпрямившись во весь свой богатырский рост, и, глядя на рубаху, подтвердил еще раз:

— Баско. Только у богатыря твоего я под Липицей токмо спину и видел, — не удержался все-таки, чтобы не съязвить.