Око мира

Лицо Элана Морина скривилось.

-- Только взгляни на себя, -- проговорил он презрительно. -- Когда-то ты стоял первым среди Служителей. Когда-то ты носил Кольцо Тамирлина и сидел на Высоком

Престоле. Когда-то ты призывал Девять Жезлов Господства. Взгляни на себя теперь! Жалкая, разбитая тварь. Но этого мало. Ты унизил меня в Зале Служителей.

Ты победил меня у ворот Пааран Дизена. Но сейчас я сильнее тебя. Я не позволю тебе умереть, не осознав этого. Когда ты умрешь, твоей предсмертной мыслью

будет сознание твоего поражения, его окончательности и необратимости. Если я вообще позволю тебе умереть.

-- Не могу понять, почему не идет Ильена. Если она решит, что я скрыл от нее приход гостя, уж она меня попилит. Я надеюсь, что ты разговорчив -- про нее

меньшего не скажешь. Смотри, Ильена задаст тебе столько вопросов, что ты расскажешь ей все, что знаешь, не успев опомниться.

Отбрасывая назад свой черный плащ, Элан Морин расправил руки.

-- Жаль, -- усмехнулся он, -- что нету здесь одной из ваших Сестер. Я никогда не был особо искусным Целителем, и я следую сейчас другой силе. Но даже одна

из них дала бы тебе всего лишь несколько ясных минут, если бы ты сперва не убил ее. То, что умею делать я, сойдет для моих целей.

Его внезапная улыбка была жестока.

-- Хотя я боюсь, что способ исцеления Шай'итана несколько отличается от того, с которым знаком ты. Будь исцелен, Льюс Терин!

Он протянул вперед руки, и свет померк, точно тень пересекла вдруг солнце.

Боль вспыхнула внутри Льюса Терина, и он закричал; крик взошел из глубины его, крик, который он не мог остановить. Огонь опалил его кости, кислота потекла

по жилам. Он рухнул спиной на мраморный пол, голова его ударилась о камни и подпрыгнула. Сердце его колотилось, стремясь вырваться из груди и каждый его

удар посылал сквозь тело огонь. Он упал, беспомощен, и забился на полу в агонии. Его череп казался шаром чистой боли, уже готовым разорваться. Его хриплые

крики разносились по дворцу.

Медленно, мучительно медленно боль успокоилась. Казалось, прошла тысяча лет, оставив его, слабо извивавшегося, с трудом дышать воспаленной глоткой. Еще

через тысячу лет он смог приподняться на четвереньки; его мышцы дрожали, как медузы. Взгляд его упал на златовласую женщину и вопль, что вырвался из него,

превзошел все звуки, что он когда-либо издавал. Спотыкаясь, он пополз к ней. Остаток сил ушел на то, чтобы притянуть ее в объятия. Трясущимися руками он

пригладил ее волосы, убирая их с ее пусто уставившегося в никуда лица.

-- Ильена! Свет помоги мне, Ильена!

Он прижал ее к себе, точно защищая, и его плач звучал в голос; отчаянные рыдания человека, которому незачем больше жить.

-- Ильена, нет! Нет!

-- Ее можно вернуть, Роднеубийца. Великий Властелин Тьмы может оживить ее, если ты станешь служить ему. Если ты станешь служить мне.

Льюс Терин поднял голову и человек в черном невольно отступил перед его взглядом.

-- Десять лет, Предатель, -- мягко произнес Льюс Терин, но в его словах был мягкий звук обнажаемой стали. -- Десять лет твой гнусный хозяин крушил мир.

И теперь это. Я...

-- Десять лет! Жалкий глупец! Эта война длится не десять лет, а с начала времени! Мы с тобой сражались в тысяче битв с каждым поворотом Колеса, в тысяче

тысяч битв, и мы будем сражаться до тех пор, пока не умрет время и не восторжествует Тень!

Конец фразы он выкрикнул, и настал черед Льюса Терина отступить, задохнувшись от свечения в глазах Предателя.

Льюс Терин аккуратно опустил тело Ильены на пол, нежно погладив кончиками пальцев ее волосы. Слезы застилали его взгляд, но голос его был -- ледяное железо.

-- За все то, что ты сделал, прощения тебе нет, Предатель, но за смерть Ильены я уничтожу тебя так, что твоему хозяину тебя уже не восстановить. Готовься

к...

-- Вспоминай, дурак! Вспомни свою бессильное нападение на Великого Властелина Тьмы! Вспомни его ответный удар! Вспоминай! В это самое мгновение Сотня Соратников

рвет мир на части, и каждый день еще сотня присоединяется к ним. Чья длань сразила Ильену Солнцевласую, Роднеубийца? Не моя. Вспомни и знай цену противоборства

Шай'итану!

Неожиданно выступивший на лице Льюса Терина пот оставлял следы, стекая по слою пыли и грязи. Он вспомнил; смутное воспоминание, будто сон, увиденный во

сне, но оно было правдой, и он знал это.

Его вой бился о стены, вой человека, узнавшего, что он сам проклял свою душу, и он вцепился ногтями себе в лицо, желая вырвать из себя зрелище содеянного

им. Везде, куда бы он ни взглянул, он видел мертвых. Разорванные лежали они, сломанные, сожженные или наполовину поглощенные камнем. Всюду были лица, безжизненные

лица тех, кого он знал, кого он любил. Старые слуги и друзья детства, верные соратники долгих лет битвы.

И его дети. Его сыновья и дочери, плоть и кровь его, распластанные, как сломанные куклы, замершие навсегда посреди игры. Все сраженные его рукой. Лица

его детей обвиняли его, пустые глаза спрашивали: за что? и слезы его не были достойным ответом. Хохот Предателя хлестал по нему, заглушая его завывания.