Око Озириса

Торндайк говорил ровным, бесстрастным тоном, который поразил меня, как и отсутствие удивления в его манере. Он, по-видимому, считал это трагическое происшествие совершенно естественным.

Наоборот, инспектор Бэджер вскочил на ноги и стоял, заложив руки в карманы. Он смотрел угрюмо и озлобленно на мертвого поверенного.

— Какой я был дурак, что согласился на его проклятые условия! — проворчал он свирепо.

— Вздор, — сказал Торндайк. — Если бы вы тогда ворвались, вы нашли бы мертвого человека. А теперь вы видели живого и получили очень важное показание. Вы поступили как следовало.

— Как он это сделал, как вы думаете? — спросил Бэджер.

— Осмотрим-ка его портсигар, — сказал Торндайк.

Бэджер вытащил портсигар из кармана покойного и раскрыл его. Там было пять папирос. Три из них были с золотыми кончиками, а две простые. Торндайк взял по одной каждого сорта и осторожно пощупал концы. С золотой маркой он положил обратно, а простую надорвал на четверть дюйма от конца. На стол выпали две маленькие белые таблетки. Бэджер подхватил одну из них и хотел понюхать, но Торндайк схватил его за руку.

— Осторожно, — сказал он. Сам он осторожно понюхал таблетку, держа ее на безопасном расстоянии. Потом прибавил: — Да, цианистый калий. Я подумал это, когда его губы приняли этот странный оттенок. Это было в последней папиросе. Вы видите, он откусил конец ее.

Некоторое время мы стояли молча и смотрели на неподвижную фигуру, раскинувшуюся на полу. Наконец, Бэджер поднял голову.

— Когда вы будете проходить мимо швейцара, — сказал он, — зайдите к нему и попросите послать сюда констэбля.

— Хорошо, — сказал Торндайк. — И, кстати, Бэджер, вы бы лучше вылили этот херес обратно в графин и спрятали бы его под замок, или просто вылейте его за окно.

— Ах, да! — воскликнул инспектор. — Рад, что вы вспомнили об этом. Спокойной ночи, господа!

Мы вышли и оставили его с его арестованным — действительно не оказавшим сопротивления, по уговору. Выходя на улицу, Торндайк передал поручение зевавшему швейцару, а потом мы отправились дальше.

Мы были молчаливы и очень серьезны, и мне казалось, что Торндайк был взволнован. Может быть, он вспомнил последний взгляд м-ра Джеллико, остановившийся на нем — и я подозреваю, он тогда же понял, что это был взгляд умирающего. На полпути он только воскликнул: «Бедный малый!».

— Это был большой негодяй, Торндайк! — воскликнул Джервис.

— Вряд ли, — отвечал тот — Я скорее сказал бы, что он был аморальным человеком. Он действовал без злого умысла, но и без колебания и угрызения совести. Он был сильный, мужественный человек, с самообладанием. Я был бы очень доволен, если бы не моей, а чьей-нибудь другой руке суждено было нанести ему последний удар.

Сокрушение Торндайка может показаться странным и непоследовательным, но и я чувствовал то же. Велики были и горе, и страдания, внесенные этим человеком в жизнь людей, которых я любил. Я забыл после его гибели всю спокойную настойчивость, с какой он преследовал свою преступную цель. Я простил его потому, что именно он ввел в мою жизнь Руфь. Тут мои мысли оторвались от неподвижной фигуры в роскошной старинной комнате в Линкольн-Инне и направились к лучезарному будущему, в котором я пойду рука об руку с Руфью, пока не придет и мое время погрузиться в безбрежный, безмолвный океан неизвестности.