Око Судии

— Вы удивляетесь, как так получилось, что столько народу идет ради него на другой конец света? Удивляетесь, что может подвигнуть людей во имя него перерезать себе горло. Что же, вот вам и ответ… — Он наклонился поближе, со строгим видом человека, уверенного, что ему ведомы истины вселенной. — Анасуримбор Келлхус и есть Бог Богов, Сорвил, который явился сюда и живет среди нас.

Сорвил, сидевший на корточках, не удержался и упал на колени. Он, не дыша, глядел на Эскелеса. Если двинуть рукой или моргнуть, казалось, можно затрястись и осыпаться, потому что вдруг окажешься весь из песка.

— До его пришествия мы, я и подобные мне, были прокляты, — продолжал колдун, хотя можно было подумать, что говорит он больше самому себе, чем Сорвилу. — Мы, ученые, жизнь во власти и могуществе сменили на вечность, полную мук… А теперь?

Прокляты. Сорвил почувствовал, как сквозь рейтузы пробирает холод мертвой земли. Боль поднималась до колен. Его отец погиб в колдовском огне — сколько раз Сорвил изводил себя этой мыслью, представляя себе крики и вопли, тысячи стремительных ножей? Но то, что говорил Эскелес…

Означает ли это, что он продолжает гореть?

Колдун Завета смотрел на него не отрываясь, широко открытыми глазами, горящими непреходящей радостью, как человек в порыве страсти или как азартный игрок, спасенный от рабства невероятным броском игральных палочек. Когда он заговорил, в голосе у него дрожало не просто восхищение, и даже не преклонение.

— Теперь я — спасен.

То была любовь. Он говорил с любовью.

В тот вечер, вместо того чтобы пойти в шатер к Цоронге, Сорвил разделил тихий ужин с Порспарианом в благостном спокойствии своей палатки. Он сидел на краю койки, склонившись над дымящейся кашей, и чувствовал, что раб-шайгекец бессловесно смотрит на него, но не обращал на это внимания. Сорвила наполняло зарождающееся смятение, которое опрокинуло чашу его души и разлилось по всему телу тяжелым звоном. Голоса лагеря Священного Воинства легко проникали сквозь ткань палатки, бубнили и гудели со всех сторон.

Кроме неба. Небо было безмолвно.

Земля тоже.

«Анасуримбор Келлхус и есть Бог Богов во плоти, Сорвил, он явился сюда и живет среди нас…»

Люди нередко принимают решения по следам некоего значительного события, хотя бы для того, чтобы показать, будто переменами в себе они управляют сами. Сначала Сорвил решил, что оставит произошедшее без внимания, отмахнется от слов Эскелеса — как будто грубостью можно сделать сказанное несказанным. Потом он решил, что лучше рассмеяться: смех — первейшее средство против любых глупостей. Но не смог собраться с духом, чтобы осуществить это решение.

Наконец, он решил подумать над мыслями Эскелеса, убедиться хотя бы, что они еще не возымели над ним власти. Какой вред просто подумать?

Мальчишкой он большую часть своих уединенных игр провел в заброшенных уголках отцовского дворца, особенно в том месте, которое называлось «Заросший сад». Однажды, в поисках потерянной стрелы, он приметил в зарослях тутовника молодой тополь, выросший из прилетевшего откуда-то издалека семечка. Потом Сорвил время от времени проверял, жив ли тополек или погиб, наблюдал, как деревце медленно пробивается сквозь тень. Несколько раз он даже заползал на спине в поросшие мхом заросли и подносил лицо к черенку новорожденного, чтобы видеть, как он гнется, тянется вверх и наружу, туда, откуда манило солнце, просвечивавшее сквозь рябь листьев тутового дерева. Днями, неделями тополь стремился вверх, целеустремленно, словно разумное существо, тоненький от непосильного труда, силился добраться до теплой золотой полосы, которая протянулась к нему с неба, как рука. И наконец коснулся ее…

В последний раз, как Сорвил видел его, за несколько недель до падения города, дерево стояло гордо, лишь едва заметный изгиб на стволе остался воспоминанием о тех днях, а тутовый куст давно погиб.

Все-таки просто подумать тоже может оказаться вредно. Он не только понял — он это почувствовал.

То, что продемонстрировал ему Эскелес, убеждало своим… здравым смыслом. То, что продемонстрировал ему Эскелес, объясняло не только аспект-императора… но и его самого.

«…но, тем не менее, все мы остаемся осколками Бога».

Не потому ли жрецы-киюннаты требовали сжигать всех миссионеров из Трех Морей? Не потому ли на губах у них выступала пена, когда они приходили со своими требованиями к его отцу?

Не потому ли, что они были кустом, страшащимся дерева, которое выросло внутри его?

«Я все время забываю, что вы язычник!»

Опустилась темнота, дыхание Порспариана перешло в скрежещущий храп, а Сорвил лежал без сна, раздираемый нахлынувшими мыслями — ничто не могло их остановить. Когда он сворачивался клубком под одеялом, он видел его, как в тот день брани, дождя и грома: его, аспект-императора, и капли воды падали у него с волос, вьющихся вокруг удлиненного лица, подстриженная борода была заплетена, как у южных королей, а глаза такие синие, что казались отсветом иного мира. Сияющая, золотая фигура, шествующая в лучах иного времени, иного, более ясного солнца.