Око тайфуна

«Проморгали бесповоротно момент, когда подростки в подворотнях перестали бренчать „Корнет Оболенский, налейте вина“ и стали бренчать „А я съем бутылочку, взгромоздюсь на милочку“.» (В. Рыбаков. «Очаг на башне».) Великой заслугой Вячеслава Рыбакова является изображение поколения этих «переставших». Очень трудно описать атмосферу «тихого времени». Гораздо проще рассказать о будущей буре.

Безжалостно и точно ленинградский писатель сумел передать в своих произведениях ощущение нашего мира.

«Ах да, еще война… Там все просто — ложись костьми. Куда стрелять — знаешь, а коль не знаешь — скоро узнаешь… Но сейчас кто враг, кто друг, есть ли вообще теперь такие…» («Дерни за веревочку».)

«Слезы стояли у глаз. Жгли изнутри переносье, но наружу не выплескивались — наверное, за долгие годы там появился какой-то экран, мешающий им выползти на свет божий. И не только им — всему. Злобе. Любви. Доброте. Ненависти. Страданию. Восхищению. Презрению. Зазорно было выпускать их наружу, недостойно. Стыдно.

Ирония стала нормой. Будто за ней нет ничего. Унизительно слишком не любить — близко к сердцу, мол, все принимаешь, барышня кисейная… Неэтично проявлять свои отрицательные порывы, некультурно. Можно все, что угодно, говорить за глаза, — но в лицо ни в коем случае. Это уступка врагу. Унизительно слишком любить — потому что любовь и доброту принимают за слабость и глупость. Потому что рады использовать доброго дурака, ничего не давая взамен, дико даже помыслить об ответе, о благодарности. Потому что равнодушие сильнее и злобы, и любви. И остается смех. Чтобы сделать вид, что равнодушен. Смех, как универсальный способ общения.

Но равнодушны лишь мертвецы, и потому в душе горит такое… Все в себе. Все наоборот. И заглушаешь, живешь больше внутри, чем вовне — ведь себя не стыдно.

Для нас это было нормой — делать вид, будто не трогает тебя ничего. Так легче. Не даешь оружия врагам, и не могут они топтать душу твою. И маска прикипает к коже…» («Мотылек и свеча».)

В. Рыбаков изображает и последствия «эпохи безвременья».

Атмосфера сгустилась настолько, что то в одном месте, то в другом спонтанно возникают очаги фашистских отношений. Все чаще возникают и все реже исчезают.

«Постигает всегда бескровие все, что зиждется на крови». Но верно и обратное. «Там, где торжествует серость, к власти всегда приходят черные»[16].

«— Эт что?! — заорал он, остервенело вращая глазами и потрясая шестом. — Я спрашиваю, эт что? Или я не говорил, чтоб заменили эту деревяху на алюминий! Стыдно такое в генеральской приемной, стыдно! Или я, мать вашу, не говорил?! Почему все повторять миллион раз?!

И он, кавалерийски размахнувшись, изо всех сил хрястнул шестом по столу. Женечка отшатнулась, чуть вскрикнув. С ужасающим костяным звуком шест разломился, взорвался, кусок его, вертясь бумерангом, брызнул в сторону, задев Женечкину руку, и угодил в низ живота начальнику строевого отдела. Полковник Хворбин, не нарушая стойки смирно, которую принял, стоило маршалу зарычать, шумно втянул воздух сквозь стиснутые от боли зубы.

— Во так… тудыть вашу, — тяжко дыша и мотаясь взглядом с обломка на полу и обратно, прохрипел маршал. — Впредь напоминать не буду!!! Айда, товарищи офицеры, дело не ждет.

Товарищи офицеры созерцали, стараясь, чтобы пальцы не стискивались в кулаки». («Дерни за веревочку».)

В повести В. Рыбакова изображены разные формы фашизма. Они еще не сложились в единую систему — видны только очаги, только отдельные элементы. Но как их уже много!

Маршал Чернов — это, как говорится, клинический случай. Но вот еще одна цитата. Севка, школьный друг главного героя повести, — всего лишь лейтенант. Нет у него ни машины, ни денег, ни власти. Есть работа — трудная и опасная. Севка — военный моряк, охраняющий счастье и покой страны. Он оскорбился бы, назови его кто-нибудь фашистом.

«Значит, — говорит Дима, — каждый художник, каждый, кто себя таковым считает, имеет право творить свободно, согласно своему идеалу, независимо ни от чего. Чьи это такие речи, как по-твоему?

Севка нахмурился. Он чувствовал подвох, но распознать его не мог.

— Чьи… — пробормотал он. — Слова такие, в общем… эстетские. Как его… за кордон дерганул зимой…

— Холодно, — ответил Дима. (…) — Ленин.

— Не заливай, эстет! — вспылил Севка. — Не мог он такого!

— Сам не слышал, но читал.

— Нам такой работы не давали!

— Это не работа. Это из Цеткин, „Воспоминания о Ленине“.

Некоторое время шли молча.

— Убивать надо таких эрудитов, — решил Севка. — Или к нам, реакторы чинить в рабочем положении. Чтоб хоть какая-то польза была».

Страх, ненависть и злость — современная замена знаменитой триады «дружба, любовь и работа». Впрочем, Севка считает, что он предан своей работе, своему святому делу.

Это ведь многим кажется естественным: видеть фашизм в других странах (предпочтительней, в чужих странах) и не замечать его в себе.